— Хорошо-то как, — сказал Гоша. — Как в раю.
Аня глянула на него и улыбнулась.
Когда она загорала, ее почти болезненная худоба становилась привлекательной, и сейчас, смуглокожая, она нравилась себе и потому ей нравился и весь мир. И даже Елена со своей тяжелой грудью и грубоватым подбородком. показалась ей вдруг красивой.
— Елена, ты прелесть, — прошептала она. Гоша не услышал, но, возможно, Ане и не хотелось, чтобы он услышал, а Лена повернулась и улыбнулась так по-женски горделиво, что Ане вдруг стало ясно, она и сама считает себя красивой и ей безразличны любые сторонние оценки.
— Приятный ветерок, — сказала Елена. — Когда ветер, кожа быстрее загорает…
Гоша уже плавал, его голова казалась все меньше и меньше, а над ней, высоко-высоко в небе таял снежный след самолета.
Снежный — нежный… Аня прикрыла глаза, почувствовав именно нежность ко всему, ко всему — и к Елене, и к Гоше, и к этой сильной реке…
— Пойдем поплаваем, — Елена стояла над ней и на черных волосах ее упругих ног поблескивали капельки пота. — Жара!
Так быстро и незаметно, стало припекать. Аня тоже поднялась, и они с Еленой побежали, разбрызгивая воду и мальков, вдоль кромки реки, хохоча просто оттого, что они молоды и свободны.
Потом они снова, уже все вместе, лежали на песке и Гошка смешил их студенческими историями: он перешел на четвертый курс университета и уже опубликовал две статьи в университетском научном сборнике: одну о Юнге, а вторую о Фрейде.
— … простите, юноша, сказал профессор, но мое либидо пропело свою так сказать либидиную песню, поэтому не станем больше о Фрейде, поговорим лучше о Блюме Вольфовне, дай Бог ей долгой жизни в русской патопсихологии, по которой у нас, собственно, и зачет.
— И что же юноша? — Поинтересовалась Аня, подняв лицо. По ее волосам скользили золотистые блики.
— И поговорили.
— Ничего веселого, одна пошлость, — прокомментировала Елена. — Я и кэвэны терпеть не могу: студенческий юмор и песни под гитару мне просто отвратительны.
Гоша обиделся. Аня глянула на него сочувственно.
— Когда я сдавала патопсихологию, — сказала она, — мне тоже попался идиотский вопрос: нарушения мышления. И я сказала, что считаю латентные признаки предметов в ответах пациента на вопросы методик не признаком патологии, а следствием гениальности, которая не смогла проявиться по тем или иным причинам, социальным, скорее всего, а непроявленная, не воплощенная в конкретное дело гениальность оборачивается психическим или физическим распадом.
— Вечно ты выпендриваешься, — проворчала Елена, подставляя горячему солнцу уже полноватый живот.
— А зачет тебе поставили? — Гоша поднял брови. — Я бы тебя завалил.
— Не говори двусмысленностями, — хмыкнула Елена. — Она же не самка кабана.
— Но и я не кабан!
— Поставили. Я ни разу ничего не пересдавала.
— Ну да, у тебя же дедушка — гипнотизер!
— Первый раз слышу, — опять хмыкнула Елена. — Вечно у тебя, Анька, что-нибудь этакое: то тебя, единственную со всего факультета посылают на престижную конференцию, то фото графию публикуют в газете… И ты утверждаешь, что все это — просто случайности! А теперь еще и дедушка появился не такой, как у нас, смертных.
— А что нельзя? — Прищурившись, спросил Гоша. — Нельзя таких дедушек иметь?
— Нельзя все время лезть на рожон, — сказала Елена, садясь на песке. — Я вот училась на одни пятерки, а ректор меня знать не знал, потому что я не бегала по редакциям и не предлагала свои фотографии!
— Так и я не бегаю, Ленка. — Аня глянула на нее грустно. Ревнует, наверное, что Гоша так явно отдает предпочтение подруге. — Ты не перегрелась немного, а?
— Перегрелась! — Елена попыталась улыбнуться. — Ладно, Анюта, я тебя все равно люблю!
— И я тебя люблю, Елена!
Наконец, разморенные, они встали и пошли по крутой тропинке к дачному поселку.
— Зайдем в магазин, — предложил Гоша, — купим что пожрать.
— Вот— вот, — опять забурчала Елена, — студенческая лексика: «пожрать»! Не выношу!
Они свернули на какую-то улочку. И в этот момент Аня и увидела их: он, в шортах, она в ярком сарафане с тоненькими лямочками, оба загорелые, чернобровые, у нее на шее тонкая нитка красных бус, у него в руках надувная игрушка, а рядом с ними черноглазый и совершенно голенький, похожий на цыганенка, малыш лет двух… Как они, наверное, любили друг друга, когда поженились Может быть, они учились в одном классе и не расстаются до сих пор? Что-то, похожее на зависть к их простому семейному счастью промелькнуло у Ани в душе — какое-то залетное облачко, готовое пролиться дождем первых девичьих слез…
— Э! Смотри — кА, Филиппов с семейством, — проговорила Елена с осуждением, — ну, обжоры, у нее уже ляжки висят и спина, как булка.
— Ты их знаешь? — Удивилась Аня. А Гоша только скользнул по семейной паре равнодушным взглядом — и закурил. О чем он думал в то летнее утро?
— Моя сестра Виктория с ним спала…
Все рассыпалось, как башенка из детских кубиков: вместо летнего аромата счастья на Аню дохнуло кисловатым сквозняком чужого дома. И тут же она вспомнила, что Дима говорил, говорил, конечно, о браке Владимира Ивановича: женился на дочери своего шефа. Намекнул и на его измены.
Семья прошла мимо. Заметил ли он Анну?
Гоша накупил в магазине уйму консервов, пива, конфет и торт.
— А он не жлоб, — тихо сказала Елена Ане.
Придя на его дачу, они отлично перекусили. Потом включили видео и посмотрели старый-старый детектив с Винтурой. В город решили ехать в понедельник рано утром.
— Отвезу вас на жигуленке, — предложил Гоша, — второй год вожу.
Елена стала клевать носом, еще смотря телевизор. Она выпила больше всех, больше всех съела и сильно затосковала. Откровенно говоря, я ожидала какого-нибудь еще мальчика, заявила она, напившись, ты обещал взять приятеля и где он?.
— Мамашхен его не пустила, — усмехнулся Гоша.
— Извини, котик, но мне такой и не был нужен.
— Другого нет.
— Ну тогда я пошла спать.
Она ушла в другую комнату и вскоре уже спала, посвистывая, как сверчок.
— Вот так и станет она у тебя жить да посвистывать, — внезапно сказала Аня.
— Что?
— Да я так… — Глаза у Ани зеркально блеснули.
— Тяжело тащить лямку дуэньи, — сострил Гоша.
Они вышли на террасу, сели на старые табуретки, в некоторых местах изъеденные проворными жучками, Гоша курил, рассматривая ночных мотыльков: он не хотел спугнуть Аню грубым приставанием да и робел немного, не желая себе в этом признаться. Лунная дорожка вела сквозь темные кусты и траву и все, попадающее под лунный прожектор, становилось странным: то ли непроявленным снимком, то ли театральной декорацией, то ли сном, нереальным и холодным, как сама Луна. И Гоша ощущал непонятный холодок в области солнечного сплетения, когда, следя взглядом за лунными бликами, вдруг оборачивался и видел крупные расширенные зрачки Ани.
