Роджер наконец сообразил, что Элен уже больше минуты как закончила говорить по телефону, но возвращаться к нему не торопится. Вместо этого из кухни доносились характерные звуки: стук открываемых буфетных дверок и выдвигаемых ящиков, звон чашек. Кофе! Как это замечательно; но как некстати.
Он мерил шагами комнату, поглядывая в венецианское окно, сквозь которое сочился до странности тусклый свет. В тридцати ярдах от дома медленно и безбоязненно двигался среди сосен молодой олень. Увиденное вызвало в Роджере приступ раздражения. Он и сам не знал, какое отношение этих людей к фауне своей страны понравилось бы ему, но на их месте он не стал бы где ни попадя развешивать рисунки Одюбона и поменьше бы восхищался тем, сколько всяческого зверья разгуливает по их участкам. Это вело к тому, что каждый дурак, сумевший отхватить в собственность полконтинента, считал себя хозяином всех обитающих на его земле птиц и зверей, да и всего прочего. Пора бы им уже отказаться от подобной привычки.
Вяло пожелав про себя американскому оленю, чтоб он провалился, Роджер вышел в коридор и, осторожно прокравшись, игриво заглянул в кухню. (Дом был выстроен по образцу ранчо – без дверей в нижнем этаже, чтобы способствовать более тесному общению членов семьи.)
– И чем это ты тут занимаешься? – спросил он тоном, как ему казалось, шутливо-зловещим.
Элен вздрогнула от неожиданности и повернула к нему растрепанную голову. Никакого кофе и в помине – она делала из оранжевой бумаги маленькие пакетики и клала в них сладости и орехи.
– Я непременно должна это сделать.
Он подошел ближе.
– Что именно? Что это такое?
– Скоро дети пойдут по домам, и мне нужно…
– Что?
– Роджер, ты забыл? Сегодня же Хэллоуин, а мы в этот день всегда…
– Ну и что с того?
– Я должна приготовить…
Пока продолжался этот диалог, он успел зажать ее в углу между нагромождениями разнообразной кухонной утвари. Они едва не упали, скользнув вдоль белой гладкой дверцы высоченного холодильника, но уперлись не то в посудомоечную, не то в сушильную машину. Минуту-другую они молчали, занятые поцелуем. Потом Элен сказала:
– Соседи могут увидеть нас в окно – не надо бы нам…
– Хорошо, тогда пойдем посидим в гостиной.
– Но мне нужно закончить с подарками для детей…
– Потом. Подарки или не подарки, не знаю и знать не хочу, но потом.
Он взял ее чуть ли не полицейской хваткой и вернулся на прежнее место в гостиной. Минуту спустя она снова стала вырываться.
– Успокойся, дорогая, все хорошо, – попытался он удержать ее.
– Нет, не хорошо. Кто говорит, что хорошо?
– Не глупи. Конечно хорошо.
Интересно, думал он про себя, дойдут ли они до того, что ему всякий раз придется соблазнять ее заново. Конечно, это всегда стоило свеч, но перспектива бесконечной череды преамбул, не важно, долгих ли, коротких, скорее пугала и обескураживала, нежели радовала. Что он делает такого, чего делать не следовало бы, или, может быть, наоборот, не делает, что следовало бы делать? Он был уверен, что ни на йоту не отступил от процедуры, которая предписывается в подобных случаях и о которой, ежели она приводит к успеху, после первого применения больше не вспоминают. Что с ней? Неужто и Эрнсту приходится подъезжать к ней с цветами, винами и обедами, с пылкими речами всякий раз, когда чувствует потребность осуществить свое законное право?
Глухим голосом он сказал:
– Пойдем в постель.
– Нет, Роджер.
– Почему – нет?
– Нельзя?
Если до этого в голосе ее чувствовалось обычное слабое сопротивление, то теперь – твердая решимость.
– Почему? – продолжал допытываться он.
– Просто – нельзя. В любую минуту может вернуться Артур из школы.
– Но сейчас… еще только четверть четвертого. Он не придет до четырех.
Она резко мотнула головой:
– Нет, в любую минуту.
– Но когда мы договаривались по телефону, ты…
– Я тебе уже сказала – Хэллоуин!
– Ну и что? Какое это имеет значение?
– Их… их, наверно, отпустят сегодня пораньше, чтобы они пошли домой и переоделись к вечеру.
– Какого же черта ты не сказала об этом, Элен?
– Не сердись, дорогой, пожалуйста… В понедельник я сказала тебе, что он возвращается домой в четыре, и в обычные дни так и бывает. А когда ты сегодня позвонил, я почувствовала, ты так настроился прийти, что у меня просто не хватило… времени сказать, что сегодня не обычный день, вот и все.
– Господи, если б я только знал!..
– Если б ты знал, то что тогда?
Роджер лихорадочно соображал, тяжело дыша.
– Скажи, это правда, ты действительно уверена, что он заявится раньше?
– Ну конечно уверена. Я уже говорила…
– А на сколько раньше?
– Не знаю, да какая разница?…
– Давай позвоним в школу и выясним.
– Хорошо, – согласилась Элен, медленно вставая. – Давай позвоним в школу.
Они попали на сторожа, который был очень учтив, но не мог сказать ничего определенного. Элен постаралась побыстрей повесить трубку, чтобы Роджер не успел попросить к телефону кого-нибудь из учителей.
Стоя в кухне напротив нее, Роджер утер губы тыльной стороной ладони и спросил:
– Как он возвращается из школы?
– Ну, у нас есть такая таксистская группа…
– Таксистская группа? Говори по-человечески, Элен, если тебе не трудно.
– Мы чередуемся, то есть матери, которые живут на нашей улице. Раз или два в неделю кто-нибудь из нас отвозит их в школу на такси, а после уроков развозит по домам.
– Сегодня чья очередь?
– Погоди, дай вспомнить… Кажется, Сью Грин. Но послушай, дорогой, даже если мы…
– Звони ей. Спроси, когда они выезжают.
– Но во всяком случае у нас остается не больше…
– Звони.
Элен какое-то мгновение смотрела на него ничего не выражающим взглядом, потом стала набирать номер.
– Алло? Алло, кто это, Линда? Привет, малышка, это Элен. О, я поживаю прекрасно. Скажи, а мамочка дома? Ах вот как! Нет-нет, ничего важного. Ну, скоро увидимся. А сейчас до свидания! – Она опустила трубку и повернулась к Роджеру: – Сью уже ушла.
– Это я понял, но как давно? То есть, о боже!.. Почему ты не спросила?
– Линде Грин всего четыре года, – ответила Элен.
– Что? Тогда в доме должен быть кто-то еще, из взрослых, разве не так?
