Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 55
Но это была не проблема ее поколения.
Такое случалось во все времена:
— Мои предки меня тоже уму-разуму учить любят.
Это нельзя, и это нельзя.
А сами прожили в нищете, но, как магазины перестали пустовать, бросились за покупками.
Тряпки-то важнее всего оказались.
— Не переборщай, доченька, — тихо ответил я. Тихо — потому, что не был уверен в том, что девочка переборщает.
— Не переборщай?! — Злата не уточняла, а передразнивала меня:
— Да, для вашего поколения новая машина важнее новой женщины!
И этот вещизм вы называете нравственностью?
За тряпками погонялись, а страны, в которой вы родились, больше нет.
Теперь говорите, что это самая большая геополитическая катастрофа в истории, — Вот именно на этом месте Злата впервые заговорила не своими словами, и будь мои мозги порасторопней, первый аргумент в споре двух поколений мог бы у меня появиться уже тогда.
Но я иногда соображаю довольно медленно.
И хотя у меня есть оправдание — люди вообще медленно соображают — поколенчский диспут продолжился словами девушки:
— Будто эта история не на ваших глазах мимо вас текла.
— Да у вашего поколения нет будущего, — этим аргументом потомка хотела завершить свою тираду.
Но на самом деле вдруг просто поставила все на свои места.
Потому что я все понял.
«Будущее может быть только у тех, кто сделал правильный вывод из настоящего, — не ответил я. — Для остальных — настоящее так и останется в настоящем».
Земля только думала, что вертелась, но всего-навсего ходила по кругу.
Эта девочка была типичным продуктом постсоциализма.
Социализм — это время, когда все проблемы людей идут от глупости эпохи. А постсоциализм — это время, когда все проблемы эпохи идут от глупости созданных социализмом людей.
Девочка была недовоспитанным поколением наших детей.
Но проблема их поколения заключалась не в том, что это поколение оказалось недовоспитанным, а в том, что недовоспитанным было поколение их родителей.
К которым я относил и себя.
Злата продолжала раскачиваться на носочках, а я откинулся на спинку кровати и рассмеялся.
— Что вы смеетесь?
Разве я не права?
— Права, девочка, права!
Впрочем, и не права одновременно.
— Я? — Злата явно не ожидала того, что я начну смеяться, и не понимала — почему я это делаю?
— Да, девочка.
Просто — не ты.
Я говорил негромко, спокойно, продолжая улыбаться.
И меня радовало то, что многое из того, что могло создать мой персональный дискомфорт, оказалось таким понятным.
Может, я вообще оказался из тех, кто больше радуется не вопросам, а ответам.
— Как это не я? — Кажется, в первый раз с тех пор, как выяснилось, что у меня нет автомобиля, мне удалось озадачить Злату.
И, судя по ее глазам, озадаченье это было совершенно искренним:
— А кто же еще?
— Если я скажу тебе, что — я, это может показаться нескромным.
Конечно, не один я, а все такие, как я.
И твои родители в том числе.
— Неправда, — милая девочка была так уверена в своей правоте, что готова была вступить в спор, совсем не задумываясь над тем, что этот спор давно разрешен.
Этак лет за тысячу до того, как наши прадедушки перестали быть детьми:
— Неправда.
Мы переросли вас.
Просто вы боитесь сами себе в этом признаться. — Глядя неуверенность девочки, я продолжал улыбаться:
— Уверяю тебя, милый ангел, мы — такие же умные, как вы; а вы — такие же глупые, как и мы.
— Мы не дураки! — девочка так искренне вступалась за свое поколение, что поколению можно было бы позавидовать.
Позавидовать тому, что у ее поколения есть такие красивые адепты.
Мне даже захотелось, чтобы эта девочка была бы правой.
Если бы была…
— … Ваша самая большая беда в том, что для вас деньги стали главным, — продекларировала она несвою истину; и мне ничего не осталось, как улыбнуться:
— Деньги не большая, а очень маленькая беда.
— Почему?
— Потому что они очень быстро заканчиваются.
Большие беды заканчиваются не так быстро.
— Вы, — девушка явно не хотела останавливаться на половине дороги нашего спора, — вы искали гармонию, а все ваши желания ограничились деньгами.
Деньги — это все ваши желания и вся ваша гармония!
Вы — рабы денег!
Я спокойно выслушал этот краткий монолог; а потом внес в него свой корректив:
— Девочка, гармония — это умение сосуществовать со своими желаниями на равных.
— Мы не дураки! Мы, в отличие от вас, не сдадимся вещизму! — повторила Злата, не приняв мою шутку; и в ответ на ее слова я просто спросил:
— А с чего же ты взяла, что мы сдались вещизму?
— Я по радио слышу это каждый день.
И по телевизору об этом говорят, чуть не в каждой программе, о том, что вещи закрыли вам все.
Загромоздили все ваши мысли.
— В каждой программе, кстати сказать, созданной нами, — напомнил я маленькой спорщице.
— Ну и что, что вами?
— А то, что мы такие глупцы, что, еще не опробовав радость хороших вещей, еще не насладившись ими, да и не распробовав их на вкус, мы объявили вещи врагами.
Недавно я был в Швейцарии.
Швейцарцы ходят не в том, что красиво, а в том, что удобно.
Но они живут среди красивых вещей уже не первое поколение, и их безразличие понятно.
А мы?
Еще толком и не попробовали жить красиво, но уже решили, что красота — это бессмысленная цель.
И вещи предстали пороком.
Но эту бессмысленность и порочность вы не обнаружили, не открыли, а просто повторили за нами.
Кстати, не где-нибудь, а стоя в очереди за тряпками в бутиках или на вещевых рынках.
Это уж — каждый по своему карману.
Это не вы осудили вещизм, назвав его неправильным.
Это мы его осудили, так и не поняв того, что жить красиво — это и есть жить правильно.
Это мы ругаем потребление, еще не научившись на него зарабатывать.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 55
