– Туз. Он иностранец. Так что бита твоя карта, Шарик. Уеду в Париж скоро, – закинула голову вверх Муха в знак победы.
– Туз по-русски – Тузик. А твой Бобик, он же Боб, случайно не был американцем? Значит, поменяла Бобика на Тузика. Круассаны по утрам, устрицы на обед и лягушки на ужин. Ой, заскучаешь, – перевернулся на бок, в знак равнодушия, Шарик.
– Не думаю. Если бы ты знал, что такое французский бульдог в постели! Это нечто, – прошлась Муха по его самолюбию.
– Вылизывать они мастаки, этого не отнять, для этого у них и нос такой – никакой, – продолжал ревновать Шарик.
– Ты большой уже, Шарик, опытный, а сук так и не раскусил, хотя мы и не настолько деревянны. Язык любви заключается не в умении говорить, а в готовности лизать, – лизнула она свой нос в знак утверждения.
– То есть ты хочешь сказать, что я в сексе полный ноль, и вообще еб… со мной из жалости ко мне, а стонала из жалости к себе?! – завёлся Шарик, приподнявшись на передние лапы.
– Я же говорю, ты не хочешь понимать, где чёрное, а где белое, где любовь, а где секс, где оргазм, а где имитация, где сука, а где потаскуха. В каждой сучке есть своя доля случки, – подошла совсем близко Муха.
– Ты ищешь предлог, чтобы остаться?
– Я бы предпочла найти предложение.
– Муха, ты что, Фрейда до конца прочла? – заглянул ей Шарик на самое дно яблок.
* * *
Кот прошёл по клавиатуре: на экране я увидел стройную надпись: «Я хочу есть».
Я покормил. Он снова сыграл лапами мягко на клавишах: «Я хочу пить».
Налил молока. Далее он отправлял мне письма при каждом удобном случае: «Я хочу, чтобы гладили… Я хочу, чтобы за ухом… Я хочу кошку».
Выпустил его погулять. Сам залёг на диване, укрывшись телевизором. Шло какое-то забавное кино про молодую парочку, которая ссорилась по всякому пустяку, то и дело с треском расставаясь, чтобы как можно скорее встретиться вновь:
– Как я выгляжу? – поправляла она у зеркала макияж, уже довольно долго.
– Шикарно! – в нетерпении пробасил он. – Зачем спрашивать, если ты сама это прекрасно видишь! – хотелось ему скорее выйти из дома.
– Чтобы слышать, – продолжала девушка поправлять причёску.
– Шикарно! – закричал мужчина ей в самое ухо.
– Что ты на меня кричишь? Я тебе не жена.
– А в чём проблема? Выходи за меня замуж, – притянул он её к себе.
– Ты с ума сошёл, – отпрянула девушка от него.
– Сама ты дура! – выскочил он из дома, хлопнув дверью. Перебежал дорогу, не обращая внимания на трафик. Отрывая дверцу автомобилю и бормоча себе под нос: – Счастье – это не для меня.
– Счастье тоже иногда обнажается, – наблюдала она в окно, как он садится в машину. Потом пошла на кухню, достала из вазочки конфету и развернула.
– У каждого счастья своя обратная сторона, – уверял он себя, исчезая в салоне своего чёрного авто.
– Счастье вылеплено из страсти, – она откусила.
– Счастье неповторимо, – он повернул ключ.
– Пне такое сладкое, – губы её испачкались в шоколаде.
– Я больше люблю неопределённость, – тронулся с места.
– Я не люблю мужские улыбки, лживые, только серьёзные мужские, обветренные, – вспомнив его небритое, салфеткой вытерла губы.
– Может, всё дело в ней, – он едва не сбил женщину.
– Может, всё дело в нём, – вертела она блестящий фантик.
– С ней всегда было жарко, – выехал он наконец на шоссе и блеснул зажигалкой.
– Он ко мне привязался, – облизнула она липкие пальцы.
– Чёрт возьми, это безумие. Почему я думаю только о ней? – выбросил он сигарету в окно и стал искать разворот.
– Может, мне скушать ещё конфету, пока он не вернулся? – потянулась она к вазочке.
В этот момент я услышал, как в дверь кто-то начал скрести.
Том вернулся пьяный и счастливый. Неровной походкой он донёс своё рыжее тело до дивана, потом закинул его туда последним усилием воли, как обычно бросают тех, кого сильно любили: жён, курево, алкоголь, и промурлыкал:
– Хозяин! Ещё валерьянки, и спать.
Я постелил ему рядом, в ногах, выключил телевизор. Где-то через тридцать секунд он захрапел. Я наблюдал, как надувается, словно меха баяна, его мохнатая шкура. Кот пошёл гулять сам по себе внутри себя. Мне тоже стало тепло рядом с ним. Под тёплый храп рыжего тела мой разум осенило: «Я и есть бог, пусть даже только для него. Он молится на меня, я исполняю прихоти. Вряд ли Том в этом признается, возможно, он атеист, но, скорее всего, не позволит гордость».
* * *
Ноги жуют ступеньки вместо печенья, я поднимаюсь на пятый. Пью этот воздух спёртый – кофе моего родного подъезда. Кофе – дерьмо, с него тянет спать. Дверь меня долго рассматривает, она ждёт оправданий.
«Да, есть немного, я действительно пьяный, ну не так, чтобы очень, – репетирую про себя извинительную речь для своей жены, начиная искать ключи в карманах. – Да, я поздно или скорее рано, – попадаю я в конце концов в скважину. Дверь жутко упряма. – Ах, да, я забыл, извини», – тру ноги о коврик. Та сдаётся.
Дверь слизывает меня, квартира заглатывает моё тело, кот трётся о ноги, коридор отнимает пальто и ботинки, сопровождает в ванную моё неуклюжее тело. Здесь зеркало в роли следователя:
– Сколько пил? Где? С кем?
Я молчу.
– Говорить будем? – брызгает оно мне из-под крана.
– Только ты меня понимаешь, – обращаюсь я к коту, который смотрит трезвыми глазами мне в самую душу.
– Посмотри на себя теперь, на кого ты похож? – снова посмотрело на меня зеркало.
– На тебя очень сильно, мне нужно позвонить адвокату, моему милому адвокату – нахожу я в кармане пиджака телефон.
– Звони! Хочешь, чтобы тебе повторили вопросы? – кидает мне в лицо полотенце.
Я сажусь на край ванны и набираю номер, я чувствую всей своей шкурой, что разбудил прекрасную сонную гладь океана, знакомый голос накрывает меня той же волной:
– Где ты был?
– В баре с друзьями, – медленно прихожу в себя. Люди чаще всего приходят в себя через ванну.
– В баре? С друзьями?
– Клянусь моей мамой.
– Нажрался?
– Нет, я голодный. Может покормишь?
– Щас! Где ты сейчас? – добавляет она тихо.
– В ванной с Томом. А ты? – задал я самый глупый в мире вопрос.
