— Пожалуй, мне не следовало так налегать на креветок, — добавил он. — Так что вы об этом думаете?
— Я думаю, что современное образование чрезмерно ориентировано на интеллект. Видимо, тут сказывается свойственное нашему времени тяготение к науке. Развивая один только интеллект, полезного члена общества не создашь. Мы отбираем детей у родителей, поскольку те не способны сформировать их интеллект. Хорошо. Но и нам не удаётся сформировать их характер, это по силам одним лишь родителям. Влияние дома, как понимала его Грейс Агилар{34}, где оно ныне? Мне представляется, что здесь таится серьёзная угроза для будущего. Мы растим племя прожжённых эгоистов, поколение, самые первые воспоминания которого состоят в том, как они ни за что ни про что получили нечто от государства. Я склонен связывать наши нынешние общественные неурядицы именно с этой переоценкой интеллекта. Чем можно заменить домашний очаг, мистер Кит? И существует ещё одно обстоятельство, часто бросавшееся мне в глаза. Определённая часть детей из обеспеченных семейств имеет тенденцию переходить в низшие классы общества — становиться рабочими и так далее. Они рождаются со способностями, которые ниже способностей их родителей. Путь вниз достаточно лёгок. Однако порядочный процент детей из низших классов мог бы подняться на более высокую ступень, потенциально эти дети выше своей среды. Мы создали особые механизмы отбора таких детей. Но механизмы эти работают неисправно, поскольку им не хватает чувствительности. Я сотни раз сталкивался в лондонском Ист-Энде{35} со случаями, когда семьям не удавалось добиться для себя лучшей жизни лишь потому, что в критическую минуту в доме не находилось двадцати шиллингов, чтобы купить одежду, в которой отпрыск этой семьи мог бы предстать перед нанимателем и получить работу, сулящую в будущем преуспеяние. И ребёнок, достойный лучшей участи, оказывался в задних рядах. Счастливый случай упущен, семья так и коснеет в бедности. Сколько обещавших почёт и богатство способностей каждодневно растрачивается подобным образом впустую — поразительная одарённость по части механики, дар художника, музыканта, актёра…
— Актёра! — перебил его Кит. — Хорошо, что вы мне напомнили. Мы как раз поспеем в муниципалитет, на театральное представление. Его дают только раз в году. Такое зрелище нельзя пропустить. О нет, ни в коем случае.
Епископ, испытывая некоторое сожаление, встал. Ему было здесь хорошо и он с удовольствием послушал бы ещё какие-нибудь еретические речи Кита по поводу образования. Однако этот джентльмен, похоже, исчерпал то ли интерес к предмету, то ли свои возможности.
— Здесь всего несколько минут ходьбы, — сообщил он. — Мы возьмём пару солнечных зонтов.
Они вышли под палящий зной. Горы очистились от утренней дымки.
Дорогою мистер Херд начал постигать, в какое сумбурное, загромождённое скалами место он попал. И какое декоративное! Ни дать ни взять сцена из оперы. Город наполняли сюрпризы — взору неожиданно открывались купы тонких пальм, поблёскивающий обрыв или далёкое море. Сады, казалось, опрокидывались на дома; гирлянды зелёных лоз нависали над дверными проёмами и весело раскрашенными крылечками; карабкались вверх и сползали вниз улицы, наполненные громом повозок и криком торговцев фруктами, выставивших на тротуары свой ярчайший товар. Деревенские женщины в картинных коричного цвета юбках, степенно выступали в толпе горожан. Дома, если их не покрывала побелка, выставляли напоказ красный вулканический туф, из которого они были построены; в окнах пламенели кактусы и гвоздики; дремотно мерцали по дворам апельсины; дорогу под ногами образовала лава, чёрная, будто смоль. И надо всем этим блистательным смешением красок нависало глубокое синее небо. Получалась картина, перегруженная, как выразился Денис, деталями.
— В здешнем ландшафте отсутствуют полутона, — заметил епископ, повернувшись к мистеру Киту. — Никаких компромиссов!
— И притом совершенная гармония. Все цвета настоящие. Ненавижу компромиссы. Компромисс — вот одно из проклятий жизни. Оттого я и не в состоянии подолгу переносить Англию. Это страна, полная полутонов, и не только в природе. Если какая-то вещь представляется хорошей, стало быть, в ней должно быть нечто дурное. Она кажется нам дурной — ну, значит, она для нас хороша. Сумасшедший дом! Я предпочитаю ясные ценности. Они порождают ясность мышления. Сегодня единственный день в году, — продолжал он, — когда в этот час на улицах можно увидеть людей. Обычно тут совершенно пусто. Единственный день, когда я отказываю себе на Непенте в послеполуденном сне.
— Без малого три, — сказал епископ, взглянув на часы. — Странный выбор времени для театрального представления.
— Опять-таки Герцогу следует спасибо сказать. Расспросите о нём Эймза, Герцог определённо был человеком, которого стоит узнать. После полудня он всегда спал. И мысль о том, что его народ тоже спит, сильно ему досаждала. А вдруг они мне на что-то понадобятся, говорил он. Вот он и приказал, чтобы все бодрствовали, и отрубил несколько сот голов, обладателей которых застукали спящими. Однако, поняв, как сильно укоренилась в его народе привычка спанья, поняв, что ничего, кроме поголовного истребления населения он не достигнет, Герцог, по милосердию своему, отступился. Но вслед за тем он учредил это, столь популярное театральное действо в честь Святого Покровителя, окончательно и бесповоротно назначив его начало на три часа дня. Он вознамерился любой ценой принудить своих подданных хоть раз в году отказываться от послеобеденного сна. Почитая неоспоримым, что перед подобного рода представлением им устоять не удастся. И оказался прав. Уж свой-то народ он знал! Всё это было несколько столетий назад. И вот увидите, сегодня там яблоку будет негде упасть.
Несмотря на принесённую сирокко жару, свободных мест действительно не было, даже стоячих. Мистер Кит, прибегнув к таинственному заклинанию, вскоре раздобыл-таки в первом ряду два сиденья, владельцы которых, улыбаясь, присоединились к толпе, скопившейся в задней части залы.
Епископ уселся между своим спутником и аристократической наружности старым господином, оказавшимся графом Каловеглиа. Граф был одет в чёрное. Прямизна его осанки, пронзительность взора, кустистые чёрные брови и белоснежные усы отзывались чем-то воинственным и настороженным. При знакомстве с мистером Хердом он произнёс несколько приятных фраз, но затем погрузился в молчание. Поглощённый спектаклем, он сидел неподвижно, опершись подбородком на сложенную лодочкой правую ладонь.
— Милейший человек, — шептал Кит епископу на ухо. — Вам понравится. «Соль юга», так я его называю. Если вас интересует, как жили в этих местах древние греки, он способен дать вам о них полное представление. Истинное воплощение ионийского духа{36}. Я вас свожу к нему в гости в ближайшие дни.
Театральное действо представляло собой череду двенадцати сцен — основных эпизодов жития Святого Покровителя, как они изображены на мраморном фризе одной из церквей острова. Актёрская труппа состояла из горстки наиболее миловидных и смышлёных местных детей, вышколенных под бдительным присмотром священника, который питал уверенность, что он отчасти смыслит в сценическом искусстве и к тому же обожал представления с участием отроков. Игра отличалась захватывающей дух реалистичностью; костюмы, сочинённые — давным-давно — самим Добрым Герцогом Альфредом, менялись от одной живой картины к другой. Встреча Святого со златовласой дамой в лавровом и сосновом лесочке, известном под именем Алифания, являла собою шедевр миметического искусства{37}; равно как и внушительная проповедь, произносимая им пред чёрными туземцами. Во время насильственной смерти Святого — в сцене, несколько подпорченной беспорядочным дрыганьем его маститой бороды, — в зале многие плакали; прелестно подскакивал также на океанских, цвета молодого горошка валах изготовленный из папье-маше мельничный жёрнов. Но лучше всего остального выглядело людоедское празднество кроталофобов, завершавшееся буйным, демоническим военным танцем. Актёры с зачернёнными лицами и в чрезвычайной скудости одеяниях превзошли самих себя. Оргию сопровождал такой шквал аплодисментов, что пришлось её повторить.
