— Не имея умысла… — добавил кто-то с заднего ряда.
— Да, — кивнул Рыков, — не имея умысла. Эти умысла не имеют, проламывают головы бутылками, душат бельевыми веревками, наносят острыми или тупыми предметами повреждения, не совместимые с жизнью, просто так, походя, весело играючись. Но другие, те, кто умысел имеют, они все планируют даже не на субботу, зачем совсем уж грешить, а на пятницу, на вторую половину дня. Чтобы иметь запасной выход из безвыходной ситуации.
— Они будут наказаны, — сказал отец Стефан. — В аду…
— В аду? — переспросил Рыков и засмеялся.
И еще несколько оперов захохотали вместе с ним.
— В каком аду? — спросил Рыков уже в полный голос, словно нужно было ему перекрыть рев толпы. — Он уже заскочил в Службу Спасения. Или заскочит, если таки подстрелит меня. И подпишет этот договор на щадящее обслуживание: Вы же сами рекомендовали нам воспользоваться услугами турагентства «Кидрон». Я — съездил. В аду, конечно, есть и котлы, и огненные болота, и все такое, но там есть замечательные поселения подписавших договор. Вполне приличные конуренки, без особых удобств, но и не страшные. Многие и тут, на земле, живут не лучше. Я даже нашел — у них в аду списочки очень подробные и аккуратные — я нашел О’Нила. Прежде чем я его в прошлом году пристрелил, он успел полтора десятка человек убить. И что? Он горит в геенне огненной? Ни хрена, святой отец, ни хрена! Он живет в крохотном домике, что-то там даже возделывает в огороде, но не мучится. Он меня узнал и хохотал мне в лицо, просил передать привет и наилучшие пожелания моему другу, Витьке Храпову, которого сделал инвалидом. Вы думаете, я привет передал? Я приехал к Витьке в богоугодное заведение, посидел с ним рядом, послушал… Пьет Витька. По-черному пьет. А как напьется — в драку лезет. Один раз уже чуть не… Успели вмешаться. И что? Он идет прямой дорогой, хоть и всего на одной ноге, но уверенно идет, не сворачивая, в тот самый ад. Дай Бог, умрет прежде, чем обречет себя на муки вечные. Дай Бог! И тогда что? Витька, жизнью рисковавший за людей, попадет в огненное озеро, а О’Нил, сука, будет в домике своем хозяйством заниматься, а по выходным ходить к этому самому озеру огрызками в Витьку Храпова бросать? Так, что ли?
Рыков встал.
— Я так понимаю, либо Перемирие нужно отменить, либо Акт. А лучше и то и другое. Хочешь совершить преступление — давай рискни, только потом отправляйся после смерти в ад по полной программе. Так я говорю? — спросил Рыков, оглядываясь. — Так?
Никто не вскочил, не стал кричать, поддерживая мысль Игната, но прокатился по залу шумок, одобрительный говор, что да, правильно, делать что-то нужно, иначе никогда…
— Я вас правильно понял — нужно дать возможность убивать при желании в любой день? — осведомился отец Стефан.
— Да! — подтвердил Игнат, воодушевленный поддержкой коллег. — Сами говорили — отличить того, кто искренне, от того, кто от страха. Вот каждый день и будем отличать.
— То есть вас не устраивает, что галаты не трогают никого в дни Божьего Перемирия? Вас больше устроит, что они смогут взрывать и убивать в воскресенье, в Великий пост? — Отец Стефан взглянул на Рыкова даже с жалостью.
— Нет… Почему? Я… — Рыков замялся. — Я не это…
— Именно это вы сказали. Именно. И по поводу Акта Клеменса — Гедлиберга… Запретить? Чтобы не могли они писать на стенах «Дьявол не врет!», чтобы не могли заключить договор, как вы тонко выразились, на щадящее обслуживание. Тут я вас правильно понял?
— Да. Тут — правильно! Я…
— Вы лично закроете все офисы Службы Спасения, пообрываете с формы у братьев-Администраторов значки с синицами, перебьете их или пинками погоните в церковь креститься и исповедоваться?
— Почему я? Мы все… Наш Орден, Инквизиция, милиция, полиция, армия, в конце концов. Мало, что ли, для наведения порядка?
— А если они не захотят? — осведомился отец Стефан. — Если почти пятьдесят миллионов по всему свету не захотят идти креститься и исповедоваться? Что тогда? Костры? Лагеря? Вы лично будете их уничтожать или у вас уже намечен список желающих в команду уничтожителей?
— Пятьдесят миллионов? — перепросил Рыков упавшим голосом.
— Много? Хорошо, будем рассуждать в пределах Иерусалима. Десять тысяч. Если по тысяче в день утилизировать, за декаду управитесь. И будет чистой Святая земля.
— Но если это не остановить, то…
— Согласен, — кивнул иезуит. — Как я с вами согласен! Остановить. Вы выбрали самый удачный термин — остановить. Поставить предел. Стерилизация. Правильно? Они не смогут размножаться, эти их многодетные семьи прекратятся, а через пятьдесят лет все само собой сойдет к нулю. Заодно давайте и преступников туда же, под бараньи ножницы. У вас, если не ошибаюсь, высшее историческое?
— Да, МГУ.
— Тем более. Вы не можете не знать, что такое уже предлагалось. И проводилось…
— Только не нужно меня нацистом называть!
— Зачем нацистом? Все работало до нацистов. Во вполне демократических государствах. В Швеции стерилизовали несколько десятков тысяч преступников и душевнобольных, в Америке работали над этой же проблемой. После Второй мировой это уже стало неудобно, но вы можете обратиться к народу и светским правительствам и даже получить поддержку. У народа, во всяком случае. Не хотите попробовать организовать погром? Никто не хочет?
Рыков махнул рукой и сел.
— После Возвращения все могло произойти по-другому, кажется нам. Все. Дьявола просто нужно было загнать в бездну и законопатить выходы. Господь всемогущ и может, что называется по определению, создать надежное узилище для Дьявола и воинства его. Так? Так. И запретить всякое инакомыслие. Ради жизни вечной. Что может быть лучше, какая цель может быть выше — чем спасение человеческой души? Ради этого можно убивать в воскресенье и на Рождество, ради этого можно вырезать Черные кварталы, от старика до младенца, ибо они не просто свою душу продали Дьяволу, но и соблазняют других, предлагают им синицу в руке, вместо журавля. Такая высокая цель оправдает любые поступки и преступления! — Голос иезуита взлетел к потолку, заполнил весь зал, гремел и обжигал каждого из сидящих на скамейках.
— Тогда объясните мне, почему Господь Вернувшийся не поступил так? Почему не положил запрет на деяния Дьявола в этом мире? Почему он вообще позволил Дьяволу смущать умы человеческие и охотиться на души? Каждый из вас… и я тоже — все мы задавали себе этот или подобный вопрос. И не находили ответа. Ведь мог Господь взять каждого из нас за руку и привести к жизни вечной.
— Но не привел, — сказал кто-то из оперов.
Иван не видел кто, потому что сидел, опустив голову и рассматривая доски пола. Святой отец говорит правильно, только ничего нового он не говорит. Нет ответа? У него — наверняка есть. Он сейчас его предъявит, продемонстрирует, как кролика из шляпы. Но примет ли его Иван? Или кто-нибудь из оперов?
— Представьте себе, — чуть тише сказал иезуит. — Не допустил бы Господь грехопадения, остановил Адама и Еву, вышвырнул бы прочь из сада Эдемского змия. Сколько бы душ пришло к Нему, в Царство Божье? Две. Не так? Да, предоставив свободу воли, Господь позволил Дьяволу умножать ряды отошедших от Света. Можно стерилизовать и перебить всех, кто согласился с Дьяволом. Во всяком случае, попытаться. Но тогда…
