Ирод в гневе послал карательную экспедицию в Аравию, где Силлей, задолжавший ему много денег, приютил разбойничьи банды и снабжал их оружием и лошадьми для набегов на пограничные деревни. Поход оказался удачным, разбойники были пойманы, и долг Ироду возвращен. Двадцать пять аравийцев расстались с жизнью, а Силлей помчался в Рим жаловаться Августу, будто Ирод желает захватить всю Аравию.
— От его руки уже пали две с половиной тысячи наших уважаемых подданных, — плакался Силлей. — И мы лишились неисчислимых богатств.
Каким-то образом ему удалось уговорить Августа, и тот отправил Ироду гневное послание: «Отныне мне не друг, а подданный». Без императорского позволения ни один царек не осмелился бы вести завоевательную войну против кого бы то ни было, но содержание письма стало известно, и все решили, что трон под Иродом зашатался. С помощью Саломеи Александр и Аристобул подкупили двух охранников Ирода и приказали им убить его, когда он будет охотиться в пустыне, подстроив все так, будто это несчастный случай. Они же заручились устным согласием саддукеев поддержать их претензии на трон, если вдруг произойдет несчастье, и договорились с начальником Александрийской крепости, что он предоставит им временное убежище, как только будет объявлено о смерти Ирода. Однако раскаявшаяся Саломея, осознавшая вдруг, как необдуманно она себя ведет и как мало истинной любви питает к ней Силлей, донесла Ироду о готовящемся покушении, уверив его, будто она все время действовала исключительно в его интересах, желая показать ему настоящее лицо его врагов, и если он поедет в Рим, ему не составит труда вновь добиться расположения императора. Она знала, что делала, ибо Ирод уже заручился благоволением близких к императору людей, намереваясь послать к Августу своих послов с обвинением против Силлея.
Ирод тотчас отплыл в Рим и без труда доказал Августу свою правоту, после чего Август щедро вознаградил его за свои сомнения и приказал судить Силлея за нарушение мира, заговор против Ирода и клятвопреступление. Законники Ирода попросили отложить суд, чтобы под стражей отвезти Силлея в Антиохию, резиденцию прокуратора Сирии Сатурнина, чтоб он решил, сполна ли возвращен Ироду аравийский долг. Август не возражал, и Силлея тотчас повезли в Антиохию.
Потом Ирод объявил о новом заговоре, на сей раз Александра и Аристобула, обвинив их в том, что это они придумали аравийскую интригу, и Август с готовностью дал Ироду разрешение казнить обоих как отцеубийц.
Тем временем Клеопа опять приехал в Кохбу и нашел Иоакима в поле за перевозкой снопов.
— Брат Иоаким, ты пригласил меня, и я приехал, — сказал Клеопа.
— Добро пожаловать, только я не приглашал тебя.
— Ты пригласил меня посетить твой дом, когда умрут «его» сыновья. Три дня назад их удавили в Самарии. Игра сыграна. Обвинителем был Николай Дамасский, Антипатра вызвали, чтобы свидетельствовать по делу убийц-охранников, от которых добился признаний. Что ты еще напророчишь?!
— Плохие новости.
— Они были плохими людьми, значит, новости хорошие.
— Нет, это плохие новости, потому что во сне я опять видел зажженные свечи Забида и слышал языческие песни в Храме. Я видел Святотатство. Колдовство и Идолопоклонство, трех отвратительных ведьм, веселящихся в Святилище и оскверняющих народ Израиля… Неужели Господь не защитит от врагов верный ему Израиль?
— Ты предвидел смерть Александра и Аристобула и возвышение Антипатра. Что теперь скажешь?
— Ответь мне только на один вопрос, и ты получишь ответ. Нет, я не буду загадывать загадку, подобно тем, которыми обменивались Соломон и Хирам Тирский в давние времена. Это очень простой вопрос. Почему Ирод был непомерно добр с жителями Родоса, когда они перестраивали храм Аполлона, их поганого Бога-Солнца, и с жителями Коса, где тоже служат Аполлону, и с финикиянами в Бейруте и в Тире, и в Сидоне, и со спартанцами, и с ликийцами, и с самосца-ми, и с мизийцами, словом, со всеми, кто поклоняется поганому, как бы его ни называли? Почему он щедрыми подарками вынудил эллинов сделать его постоянным Председателем Олимпийских игр?
— Я не знаю, почему, — ответил Клеопа. — И могу только осуждать его. Сказано: «Нет Бога, кроме Меня».
Глава пятая НАСЛЕДНИЦА МЕЛХОЛЫ
Поразив своего предшественника царя Антигона Маккавея, царь Р1род первым первосвященником избрал безвестного вавилонского еврея из дома Садока по имени Ананель, но вскоре сместил его ради брата Ма-риамны, семнадцатилетнего наследника Маккавеев. Однако неуместное ликование толпы, когда мальчик совершал богослужение во время праздника, послужило причиной его смерти. Как-то вечером его утопили в общественной бане в Иерихоне во время веселого соревнования в воде двух команд придворных Ирода, к которым он так неосторожно присоединился. Ананель опять стал первосвященником, но ненадолго. Еще несколько первосвященников сменилось, прежде чем был назначен Симон, сын Боефа, и Ирод наконец решил, что должность попала в надежные руки.
Симон родился в Александрии в семье левитов, но не первосвященников. Маленький, умный, скромный, он был самым способным из учеников Александрии, к тому же в некотором роде идеалистом, однако без религиозных предрассудков. Ирод сначала поручил ему проверить родословную одного из кандидатов, чья семья давно обосновалась в Армении, и Симон в своем нелицеприятном отчете честно рассказал о темных пятнах в происхождении нескольких членов Синедриона, родственников этого человека. Из них один или двое активно исследовали родословную Ирода, которую Симон услужливо взялся сделать куда более достойной, чем сам полагал. И Ирод, решив, что Симону не место в Александрии, прикинулся безумно влюбленным в его дочь.
— Но как мне взять ее в жены, — спросил он своего брата Ферору, — и не дать ее отцу приличное положение? Ведь другие жены сживут ее со света!
Итак, он назначил первосвященником Симона. Кстати, дочь Симона была достаточно красивой, чтобы весь мир поверил, будто отец обязан своим назначением ее замужеству, а не чему-то другому.
Симон стал преданным слугой Ирода, привязавшего его к себе крепкими узами благодарности, ибо всегда был с ним уважителен и щедр. Прозвище Канфаров его семья получила в честь жука-скарабея, который у египтян — символ бессмертия. Все его родичи, хоть и считались фарисеями, но столь пропитались греческой философией, что в Священном Писании евреев пидели лишь чудесную реликвию варварской эпохи. Правда, они безукоризненно блюли закон, но только дли того, чтобы напоминать непросвещенным: «Страх Божий есть начало мудрости», ибо считали, что даже пера варваров предпочтительнее атеистической анархии или борьбы соперничающих религий. Между собой они сожалели об устаревшем взгляде евреев на Иегову как на одинокое божество, не имеющее ничего общего с другими богами, требующее единства от своего народа и пробуждающее в чужеземцах зависть или презрение в зависимости от того, насколько хорошо или плохо у евреев шли дела.
Для Канфаров Иегова был всего-навсего одним из местных вариантов Зевса-Олимпийца, и они от всей души мечтали о том, чтобы черты, отличающие его от Зевса и от подобных ему богов Рима, Египта, Сирии, Персии и Индии, как-нибудь сгладились ради всеобщего мира. Их собственное представление о боге было столь грандиозным и абстрактным, что Иегова в сравнении с ним казался обыкновенным демоном. Евреи, считали они, должны найти общий язык со своими соседями-греками. Если бы греки не были столь ребячливы, смешливы и беспечны даже в солидном возрасте, а евреи столь серьезны, старообразны и благочестивы даже в ребяческом, как бы все могли быть счастливы! Молодежь должна наслаждаться жизнью и представлять своих богов и богинь высокими светлоликими мужчинами и женщинами, которые мучают людей и друг друга своими прихотями, потому что наделены сверхъестественной властью и простыми человеческими страстями. Однако, становясь старше и постепенно знакомясь с нравственным и историческим значением древних мифов, они должны в конце концов попять, что боги и богини — это всего лишь словесные образы, тогда как Бог — это то, что превосходит физическую природу, это вечная мудрость и ответ на все но. чникающие вопросы.
