Иоанн приподнялся в стременах и пронзительно гикнул:
— Айда! Окажем боярину честь!
Многие хорошо знали, чем подобные налеты кончались. Однако все обошлось сегодня. Сам хозяин Иван Петрович Челяднин, углядев несущуюся к дому ватагу, приготовился к худшему.
— Он милостив, как никогда, — шепнул Ивану Петровичу князь Роман Курбский.
За первыми посетителями последовали и другие. К воротам подполз возок с протопопом Барминым и священником Сильвестром. Вечер обещал пройти гладко. Правда, в сени раньше прочих заскочил Васюк Грязной и пустился вприсядку, но Иоанн вытянул его по спине плетью, и никто больше не отважился безобразничать в хоромах набожного — старого закала — боярина, который однажды выразился по поводу Глинских:
— У них морды голые, как зады у моих холопей.
И усмехнулся, со спокойной мудростью уверовав, что никого той шуткой, кроме братьев, не уязвил.
IV
Малюта сразу почуял новое влияние. Он сообразил, что Иоанн ищет не просто удовлетворения собственных прихотей и своей выгоды, как он ее понимал на то мгновение, но и уважения, и сочувствия, и даже любви. Попробовал бы кто-нибудь ему перечить после гибели князя Андрея Шуйского! Заплатил бы жизнью за дерзость. А какой силой располагала Анастасия? Не угодила бы телом и нравом — постригли бы и в монастырь на Белоозеро, а то и поглубже, как великую княгиню московскую жену Василия III Соломониду Юрьевну Сабурову, предшественницу матери Иоанна. Случай на крыльце произвел двойственное впечатление: кое-кто из окружения Иоанна приуныл, иные — Курбский с Адашевым и попом Сильвестром — духом воспряли, Басманов остался равнодушным — он твердо знал: все возвращается на круги своя. А Малюте, наоборот, семейственность и подчинение Иоанна царице понравилось. Он сам человек семейственный, мечтает об уютном удобном доме, теплой супруге и веселых детишках, да чтоб в хлеву скотинка шурудилась в довольстве, чистоте и сытости, а на огородах овощи произрастали.
— Любит царь женку, — шепнул Малюта Грязному.
Тот ответил ругательством, соответствующим фамилии, которой Бог наградил. Малюта метнул в него тяжелым как ядро взглядом, но потерявший от первых успехов чувство опасности Грязной почти не обратил внимания. «Ну, теперь ты у меня в лапах, — привычно подумал Малюта. — Никуда не денешься. Моим ты будешь навек».
Поздним вечером, по поручению Басманова проверяя посты стрельцов в переходах, комнатах и внутреннем дворе Кремля, Малюта увидел, как ложничий Алешка Адашев, высокого роста, стрункий молодец, с мощно развитой мускулатурой и лицом писаной красоты — будто ожившая парсона ангела, оставив за себя постельничим угодного Иоанну дьяка Петра Михайлова, быстро прошел по коридорам к покоям царицы и что-то ее мамке Аннушке передал. Возвращаясь в опочивальню царя, он улыбнулся Малюте, хотя никаких к тому поводов не существовало. Просто Адашев находился в добром расположении духа и к несущим службу на ледяном ветру стрельцам относился по-человечески. Мягкость и сердечность Адашева поспособствует примирению супругов.
Иоанн — царь, Анастасия — царица. Отрицать сие невозможно. Однако смирять он себя не намерен. Его воля — закон, его желание должно быть исполнено всенепременно. Он самодержец. Строптивых пусть охватывает ужас при появлении царя. Неповиновение и своевольство караются казнью. Иного пути для выживания нет. Покачнись — съедят, и первыми набросятся кто близко стоит. Шуйские, Старицкие, Курбские. Он олицетворяет Российское государство. Что полезно ему, то полезно и стране. Ему худо, и стране худо. А как иначе? Вот каково было новое веяние. Вот что почуял Малюта.
Ночью Иоанн со всей ватагой прискакал в любимое сельцо Островок. Здесь он легко освобождался от пут московской жизни. Часами парился в бане, пировал да слушал песни. Местные девки-певуньи отличались не только слаженными голосами, но и пригожей женской статью. Летом в ясную и сухую погоду при свете костров он любил сидеть и смотреть на игрища, которые затевали шалуньи, поощряемые одобрительными возгласами и пригоршнями монет. Приглядев хорошенькую, он посылал за ней и в глубине благоухающей рощи брал с нежностью и чувством благодарности, которые никто, кроме Анастасии, в нем и не предполагал. В ту ночь бешеная скачка распалила его. Опередивший ватагу гонец предупредил и слуг, и поваров, и девок, чтоб встречали, как царь того заслуживал и любил. Гульба шла до рассвета, а едва забрезжило, отправился на пригорок встречать восход солнца. «Вот и я так поднимаюсь», — думал он про себя, сторожко окидывая взором толпу друзей, кучковавшихся неподалеку, будто кто-то из них мог проникнуть в сокровенные мысли.
V
Внезапно он уловил какой-то неясный шум. И опять неожиданно из-за поворота дороги, которую Иоанн предпочитал остальным — гладкая и пустынная, проступили сквозь утренний сумрак нестройные ряды людей, по облику отличавшихся от московских и окрестных жителей. Их собралось немало, наверное — до сотни, ну, может, чуть меньше. Впереди богато одетые, в середине — торговые и мелкота, а вот за ними на телегах оружие — бердыши, пищали и пики.
«Неужто опять новгородцы?!» — пронеслось у Басманова, предшествовавшего царю и рассмотревшего приближающихся раньше и подробнее Иоанна. Откуда они доведались, что царь приедет сюда? Кто их навел? Ведь загодя велено было молчать?
Иоанн замер на вершине, и первые лучи июньского нежарко оранжевого солнца окатили его высокую, пока не располневшую широкоплечую фигуру и впечатали в простор набирающего голубизну неба. Он стоял, опустив руку на эфес сабли, а второй прикрывал глаза от бившего навстречу теплого потока и являл собой изумляющее и вместе с тем грозное зрелище. Басманов кинулся к нему со словами искреннего восхищения, граничащего со священным восторгом:
— Не гневайся, великий государь! Ты олицетворяешь силу и мощь России, живи и здравствуй сто лет! Сей же час предерзких повернем вспять. — И Басманов позвал стрелецкого начальника Стогова.
— Кто такие? — обронил тихо Иоанн. — Зачем здесь?
Басманов вскочил на подведенного коня и молнией помчался вниз. За ним рванулся отряд, который обтек подошву пригорка и выехал навстречу толпе.
— Это псковские, — сказал Курбский, подъезжая к царю и спрыгивая наземь. — Ей-богу, псковские.
— Ты-то откель проведал? — спросил недовольно Иоанн.
— По повадке. Псковские мирные. Смерть за собой везут.
— Вот я их проучу! — вскричал Иоанн.
А Басманов между тем скакал назад. Бросил коня далеко и побежал, прихрамывая, к царю:
— Псковские, великий государь. Просят тебя выслушать. Челом бьют.
— Вот я их проучу! — повторил Иоанн, топнув сапогом. — Нигде покоя нет. Велено было молчать!
— Найду, великий государь, языкатого ослушника, — пообещал Басманов.
Конники плотным кольцом окружили псковичей, не позволяя никому выскользнуть наружу. На помощь охране с окраины сельца неслось видимо-невидимо верховых с обнаженными саблями. У Басманова дело было поставлено после случая с новгородцами отменно. К царю не прорваться не то что воину, но и мыши. Конники налетели вихрем и погнали псковичей в обход пригорка. Иоанн, Басманов, Курбский и прочие помчались в Островок, далеко опередив пеших, и уже ждали жалобщиков на небольшой площади возле присадистого бревенчатого дома, который крестьяне торжественно именовали дворцом.
