Я с трудом поднялся с кушетки и, умывшись холодною водою, последовал за Кермозой.
Мы вышли через потайную дверь в садовой стене и направились к дому, в котором до той поры я ни разу не был. С первого взгляда видно было, что дом этот, некогда нежилой и заброшенный, был обитаем. Во дворе и в саду сновало множество слуг, все евреи, и при встрече кланялись нам. Моя богатая белая одежда и гордая осанка, очевидно, внушали им почтительный страх. Один молодой еврей проводил нас в залу, где мы нашли Эноха, сидящего за столом, на котором были приготовлены фрукты и амфора вина. При нашем появлении он быстро встал и заключил меня в свои объятия, потом, усадив с собою рядом, принялся расспрашивать. Лицо его сияло живейшей радостью.
— Наконец ты с нами, Пинехас, взрослый, красивый и мудрый. Иегова да благословит тебя, милое дитя.
Я пожал ему руку и поблагодарил, что он дал мне возможность поступить в храм и учиться.
— Я охотно сделал бы для тебя и больше. Видишь ли, я человек одинокий: был женат три раза, и все мои жены умерли, не оставив мне детей. Но у меня есть сын, в жилах которого еврейская кровь смешалась с кровью египтян, и ему-то хотел бы я передать все, что имею… Пинехас, ты не угадываешь, кто этот сын?
Жгучий взор Эноха заставил меня вздрогнуть, и смутно-тяжелое чувство сжало мне сердце.
— Сын этот — ты, — продолжал еврей. — Я тебя люблю и надеюсь, что ты не откажешься быть преданным мне душой и телом.
Я поднялся с места, бледный от волнения. Наконец мне пришлось узнать, кто мой настоящий отец и что было причиною моего странного сходства с людьми семитической расы.
Бурные чувства боролись в моей душе: стыд и отвращение поднимались в ней при мысли о принадлежности к этому презренному народу, в то же время алчность внушала желание это скрыть, чтоб не упустить богатства, связанного с этим родством, столь унизительного для гордого египтянина.
— Итак, сын мой, — тожественно спросил Энох, — хочешь ли ты тайно перейти в веру Израилеву и сделаться поклонником Иеговы, единого истинного Бога? Все уже готово для принятия тебя в среду нашего народа и назначения наследником огромных моих богатств. Кроме того, мы хотим сочетать тебя браком с еврейской девицей и тем привязать к нам еще более тесными узами.
При этом предложении я отшатнулся, и в глазах у меня запрыгало металлическое зеркало с огненной надписью: «Ученик Изиды, будь верен египетской религии».
— Нет, — отвечал я с энергией, — я сделаю для тебя все, кроме этого. Но ты — друг Аменофиса, ты, по-видимому, разделяешь его мнения. Почему же в таком случае моя вера тебе противна и ты требуешь, чтоб я изменил ей?
— Сын мой, — отвечал Энох, садясь, — именно потому, что я разделяю мнения Аменофиса, я и не могу признавать богов, а только Иегову, единого Бога, Творца и Промыслителя вселенной. Что же до дружбы, которую оказывает мне знаменитый жрец, то она началась уже давно, и в моем лице оживает для него дорогое прошлое. Я расскажу тебе эту историю, которая случилась за четыре года до твоего рождения, следовательно, тридцать лет тому назад. Аменофису было тогда двадцать четыре года, и, как сын одного из верховных жрецов, он жил на большую ногу. Я же в то время был еще беден и проживал со своей единственной сестрой в окрестностях Мемфиса. Однажды вечером Аменофис возвращался в город, как вдруг лошади его чего-то испугались и понесли. Колесница опрокинулась, он упал неподалеку от нашего жилья и сильно ушиб себе голову. Мы с сестрой подобрали его, и Эсфирь ухаживала за ним с величайшим вниманием во время его болезни, приключившейся от раны. Как только Аменофис немного поправился, он сказал нам свое имя, и я немедленно известил обо всем его отца, который сильно о нем беспокоился. Последний наградил меня и приказал перенести сына в храм. Но чудная красота Эсфири, которая поистине была прелестнейшая девушка, какую только я когда-либо видал, вскружили голову молодому жрецу: он начал тайно посещать нас. Их взаимная любовь была так сильна, что Аменофис не задумываясь бы женился на Эсфири, но отец его проведал об этих отношениях. Гордый верховный жрец страшно возмутился при мысли о возможности такого неравного брака и принял свои меры, чтобы помешать ему. Нежданно-негаданно, как гром, свалилось па нас повеление фараона, вследствие которого Эсфирь была немедленно выдана замуж за одного молодого израильтянина из нашего колена и вся семья выслана в Танис. Когда Аменофис, которого на то время благоразумно удалили, узнал обо всем случившемся, то потерял голову от бешенства и ревности.
Немедленно пустившись вслед за нами, он настиг нас неподалеку от Таниса, заколол кинжалом мужа Эсфири, а ее хотел увезти, но приставленный к нам надсмотрщик отравил ее. Благодаря влиянию верховного жреца все это дело замяли. Аменофис переехал в Фивы, но с той поры сделался тем сдержанным, серьезным и задумчивым человеком, каким ты его знаешь. Он сохранил ко мне теплое чувство дружбы, постоянно мне покровительствовал, и мы не переставали видеться время от времени. Я также имел случай узнать его религиозные мнения и нахожу, что он — великий мудрец. Что же до тебя, сын мой, то я желаю, чтоб ты был моим и сердцем и убеждениями, но так как это тебе противно, то я подожду: может статься, ты со временем переменишь воззрения.
Я повторил, что никак не могу исполнить его желание, и возвратился домой сильно взволнованный.
Спустя час ко мне ворвалась моя мать, вне себя от гнева, и осыпала меня бранью и упреками.
— Осел! — кричала она. — Ты не понимаешь своего счастья и из-за пустяка, о котором и говорить не стоит, отказываешься от такого богатства и красавицы невесты. Посмотри на нее по крайней мере, прежде чем окончательно решить дело.
Несмотря на мое нежелание, она потащила меня к себе и, осторожно приподняв занавес, отделявший ее спальню от соседней комнаты, прошептала:
— Гляди.
Я заглянул туда и увидал молодую девушку, которая спала на коврах и подушках, нагроможденных на полу. Она была роскошно сложена, у нее был орлиный носик, черные волосы и цвет кожи с желтоватым отливом, что все вместе служило несомненным признаком ее семитического происхождения.
Я с любопытством просунул голову: мне редко случалось до той поры видеть женщин. Воспитанный в строгом храмовом воздержании, поглощенный занятиями, я даже едва ли когда вспоминал об их существовании.
— Кто эта девушка и откуда она взялась? — спросил я.
— Это родственница первой жены Эноха, — отвечала мать. — Он привез ее к нам погостить, чтобы ты узнал ее поближе.
— Жаль, если она приехала только за этим. Она мне не нравится, и я никогда не полюблю ее, я ищу совсем другого.
Мать смотрела на меня, раскрыв рот.
— Она тебе не нравится?.. Но чего же ты ищешь?
— Этого я не могу определить, только чувствую, что эта девушка не соответствует моим желаниям. При виде ее дух не занялся у меня в груди, сердце не забилось сильнее, и я уверен, что под ее веками не скрывается один из тех взоров, которые леденят и жгут, убивают и неодолимо притягивают. Для нее я никогда не отрекусь от веры египтян. Отошли ее к какому-нибудь молодому еврею, который, без сомнения, оценит ее красоту.
