– Ты не чудовище, а я не красавица.
– Что касается меня, – ответил я, – то моя мать чувствовала, что чудовище, если речь обо мне, еще мягко сказано. А ты… мнение беспристрастного наблюдателя.
Она ответила после раздумчивой паузы.
– Если мужчина чудовище, он чудовище сердцем, а в твоей груди бьется совсем другое сердце.
Ее слова тронули меня до такой степени, что я лишился дара речи.
– Пошли, Аддисон Гудхарт. Нам надо кое-что выяснить.
* * *
«Дж. Райан Телфорд, куратор редких книг и художественных коллекций» – гласила начищенная табличка на стене рядом с дверью его офиса.
Следуя за узким лучом фонарика Гвинет, мы прошли через приемную, где стоял стол секретаря Телфорда, в его кабинет, просторный и элегантно обставленный антиквариатом в стиле арт-деко. К кабинету примыкала ванная, предназначенная для личных нужд куратора. Девушка оказалась знатоком мебели и обратила мое внимание на письменный стол из макассарского черного дерева[7]работы Пьера-Поля Монтаньяка[8], комод из розового бразильского дерева с верхом из итальянского мрамора Мориса Ринка[9], диван и два кресла из лимонного дерева, выкрашенного под черное, компании «Пату энд Пакон»[10], лампы Тиффани и Галле, костяные и бронзовые скульптуры Чипаруса, который признавался некоторыми величайшим скульптором того периода. По ходу экскурсии она намеренно не направляла фонарь в мою сторону, чтобы даже отсвет не открыл ей моего лица.
И я, из уважения к желаниям Гвинет, держался от нее достаточно далеко, чтобы даже случайно не коснуться ее и не столкнуться с ней.
Пока она мне не сказала, я понятия не имел, что художественный музей, расположенный по другую сторону широкой авеню, – подразделение библиотеки, появившийся через несколько десятилетий после завершения ее строительства. Оба заведения котировались очень высоко среди музеев и библиотек этой страны.
– Их огромные и бесценные коллекции в полном распоряжении Дж. Райана Телфорда, этого вора.
– Ты говорила, насильника.
– Потенциального детского насильника и удачливого вора, – уточнила она. – Мне было тринадцать, когда он впервые загнал меня в угол.
Я не хотел раздумывать о том, что он почти сделал с ней, а потому спросил:
– У кого он ворует?
– У библиотеки и музея, как я это себе представляю.
– Ты себе представляешь.
– Коллекции у них огромные, и особого порядка в них нет. Он может подделать документы о том, что хранится в запасниках, сговориться с аудитором, а потом толкнуть эти вещи через беспринципного дилера.
– Представляю себе… Он может… Ты не похожа на девушку, которая хочет предъявить ложные обвинения.
Она села за стол из макассарского черного дерева, развернулась на сто восемьдесят градусов к компьютеру, стоявшему на отдельном столике.
– Я знаю, что он вор. Он крал у моего отца. С учетом его здешней должности, ему не устоять перед искушением.
– И что он украл у твоего отца?
– Миллионы, – ответила она, включив компьютер, и слово эхом отразилось от арт-декоских поверхностей, как не отражалось ни одно слово прежде.
15
Кабинет выглядел роскошным даже в практически полной темноте. Он напомнил мне некоторые фотографии Эдварда Стайхена: бархатные тени, усиливающие мрачную атмосферу, тут и там тени, предполагающие отражения отполированного дерева, мистический блеск стеклянного абажура незажженной лампы Тиффани, комната намекает на большее, чем открывает, и однако никаких тайн в ней нет, словно залита она солнечными лучами, а не призрачным светом ночного города за окнами.
Даже в отсутствие куратора в воздухе витал пряный аромат его одеколона.
В отсвете компьютерного экрана лицо Гвинет обрело азиатские черты, главным образом благодаря бледной коже и черному макияжу, отчего ее лицо напоминало мне маску актера театра Кабуки.
Она не выглядела богатой девушкой. Разумеется, я никогда раньше не знал богатых девушек и не знал, по каким признакам определять, своя ли она среди богатых или нет. Но все равно не думал, что она из их числа.
– У твоего отца миллионы?
– Были. Мой отец умер.
– Именно про него ты говорила? Он тот единственный, кто мог тебе помочь?
– Да. – Она просматривала перечень файлов. – Мой отец понимал меня. И защищал. Но я защищать его не смогла.
– Отчего он умер?
– Если коротко, по результатам вскрытия: «Случайная смерть от меда».
– Меда, в смысле пчелиного?
– Мой дед со стороны отца владел пасеками, сотнями ульев. Сдавал их в аренду фермерам, перерабатывал и фасовал мед.
– Он разбогател на меде?
Короткий смешок сорвался с ее губ, словно ее забавляло мое невежество, но для меня этот звук прозвучал как музыка. Я подумал, что больше всего мне хочется сидеть с ней, читающей какой-нибудь юмористический роман, сидеть и слушать ее смех.
– Мой отец женился уже в зрелом возрасте, и я никогда не видела деда. Но в моей семье разведение пчел было увлечением, а не машиной для печатания денег.
– Что ж, я мало что знаю о деньгах, – признался я. – Мне они не нужны.
Из внутреннего кармана кожаной куртки она достала флешку, вставила в компьютер и начала скачивать файлы.
– Именно отец заработал большие деньги на недвижимости, но продолжал развивать и пчелиную составляющую своего бизнеса, и ему нравился натуральный мед. За городом у него была ферма со множеством ульев. Он также обменивался медом с пчеловодами из других регионов страны, потому что вкус зависит от растений, с которых пчелы собирают нектар. Папа любил все сорта меда, апельсиновый из Флориды и Техаса, авокадовый из Калифорнии, черничный из Мичигана, гречишный, тупеловый, кипрейный… Он разливал мед по банкам, смешивал разные сорта для себя и друзей. Это было его хобби.
– Как мед может случайно кого-то убить?
– Моего отца убили.
– Ты сказала…
– По результатам вскрытия смерть назвали случайной. Я говорю, его убили. Он съел какой-то кремовый мед, густо намазывая его на теплые лепешки. Этот мед оказался насыщенным сердечными гликозидами, олдедрином и нериосайдом. Потому что пчелы собирали мед с кустов олеандра, которые смертельно ядовиты. Учитывая дозу, которую получил отец, буквально через несколько минут после еды его прошиб пот, потом его вырвало, он потерял сознание и умер от дыхательного паралича.
