— С днем рождения, Джои! У нас грандиозные планы на твой вечер!
— И еще какие! — Индия чокнулась со мной и поцеловала в щеку.
— Какого рода?
— Сиди и увидишь. Хочешь испортить сюрприз?
Индия велела шоферу ехать к первому пункту из списка. Шампанского хватило до места назначения, которым оказался Шлосс-Грайфенштайн — огромный и восхитительно хмурый замок в получасе езды от Вены. Он возвышается на вершине холма над изгибом Дуная. Там есть роскошный ресторан, где мы и отпраздновали мой день рождения. Когда праздничный ужин подошел к концу, мне действительно было трудно удержаться, чтобы не заплакать. Что за замечательные люди! За всю мою жизнь никто не устраивал мне таких сюрпризов.
— Это… Это особенный вечер для меня…
— Джои, дорогой ты наш. Знаешь, как ты нас выручил, когда мы только приехали? Ни за что на свете мы тебя не отпустим отсюда без прощального ужина!
Индия взяла меня за руку и крепко ее сжала.
— А теперь больше ни о чем не беспокойся. Мы давно собирались сделать нечто подобное. Пол придумал устроить здесь ужин, но это еще пустяки. Вот погоди, увидишь, что я…
— Помолчи, Индия, не говори ему! Мы сейчас поедем. Они уже встали, и я даже не увидел счета.
— Что происходит? Вы хотите сказать, что будет что-то еще?
— Угадал, парень. Это было лишь на первое. Пошли — тебя ждет наша серебряная пуля.
Это «еще» оказалось тремя шоколадными морожеными с фруктами и сиропом в «Макдональдсе» на Мариахиль-ферштрассе. «Мерседес» ждал на улице. Шоферу Индия тоже купила мороженое. За этим последовал долгий кофе в «Кафе Музеум» напротив Оперы, а потом апартаменты в отеле «Империал» на Рингштрассе. Если вы не были в Вене: «Империал» — это место, где останавливаются люди вроде Генри Киссинджера, когда приезжают на международную конференцию. Цены за номер — от ста сорока долларов.
Когда мы должным образом вселились (бой у входа бросил на нас гневный, оскорбленный взгляд, не увидев у нас никакого багажа) и попрыгали на каждой кровати, Пол открыл дверь и торжественно внес в мой номер игру «Монополия», купленную, по его словам, специально для этого случая. Мы закончили ночь игрой в «Монополию» на полу, поедая заказанный в номер гигантский «захерторт». В четыре часа утра Пол сказал, что утром ему идти на работу и надо бы до того хоть немного поспать.
Мы были совершенно измяты, измотаны, валились с ног от бессонной ночи, дурачеств и хохота. Когда Пол и Индия отправились спать, я стиснул их обоих со всей силы, пытаясь выразить, как много значили для меня эта ночь и их дружба.
Глава третья
— А какой был твой брат? Похож на тебя?
Мы с Индией сидели на скамейке в Штадтпарке, дожидаясь Пола. Листва только начинала менять свой цвет, и в воздухе стоял острый, будто подкопченный, запах настоящей осени.
— Нет, мы были на удивление разные.
— В каком смысле?
У нее на коленях лежал коричневый бумажный кулек с теплыми каштанами, и она с величайшей тщательностью очищала их от кожуры. Мне нравилось смотреть, как она делает это. Каштановый хирург.
— Он был умный, скрытный, коварный. Если бы не такой дурной характер, из него бы вышел величайший в мире дипломат.
К нам приблизился голубь и ухватил клювом сигаретный окурок у наших ног.
— А что ты почувствовал, когда он умер?
Я задумался, достаточно ли мы близки с ней, чтобы рассказать всю правду, — и вообще, хочу ли я кому-либо рассказать всю правду. Что это даст? От этого станет действительно лучше? Я буду ощущать меньшую вину, поделившись с кем-то правдой, которую таю в себе? Пристально посмотрев на Индию, я решил испытать на ней часть правды.
— Хочешь правду? Я чувствовал себя хуже, когда мою мать отправили в приют для умалишенных. Мой брат Росс был плохим, Индия. За свою жизнь он успел наделать мне много гадостей, и я чувствовал себя козлом отпущения. Иногда мне казалось, что ему все равно, есть у него брат или нет. Он был очень жесток — садист, или назови это как хочешь. Так что в самой глубине души я был рад, что теперь меня никто не будет мучить.
— Что же в этом страшного? Звучит разумно. — Она протянула мне крупный каштан.
— Что ты хочешь сказать?
— Я хочу сказать то, что сказала, — это звучит разумно. Джо, дети — маленькие гаденыши, что бы кто ни говорил, как там они милы и забавны. Они жадны, они думают только о себе любимых и ничего, кроме собственных желаний, не понимают. Когда умер твой брат, ты не горевал, потому что он больше не мог тебя мучить. Это все вполне разумно. В чем же проблема? Или ты был мазохистом?
— Нет, но все же это звучит ужасно, — слегка возмутился я.
— Только не пойми меня неправильно — ты и был ужасным. Все мы были ужасными, пока маленькие. Ты видел когда-нибудь, какие дети злобные по отношению Друг к другу? Настоящие чудовища! И я говорю не только о детях в песочнице, которые бьют друг дружку по голове своими грузовичками. Подростки… Если хочешь научиться подлости, попробуй поработать учителем. В мире нет существа более мелкого, злобного и эгоцентричного, чем пятнадцатилетний подросток. Нет, Джои, не надо казнить себя за это. Люди не становятся людьми лет до двадцати двух, и потом они только начинают очеловечиваться. Не смейся, я совершенно серьезно.
— Да, но мне всего двадцать пять!
— А кто сказал, что ты человек?
Она доела последний каштан и бросила в меня кожурой.
Редактор, заинтересовавшийся моей идеей о книге про войну, должен был приехать на франкфуртскую книжную ярмарку и спрашивал, не приеду ли туда и я, чтобы можно было поговорить. Я с готовностью согласился. Это давало мне хороший повод прокатиться на поезде (что я обожал), чтобы встретиться с некоторыми нью-йоркскими представителями книжного мира. Как-то мы обедали с Полом, и я обмолвился о поездке только потому, что в разговоре каким-то образом всплыла тема железнодорожных путешествий. Мы продолжили вспоминать о наших замечательных поездках на «Супер-чифе», на «Трансальпине», на «Голубом поезде» Париж — Ривьера.
Было начало октября, и Тейтов с головой поглотил месячный фестиваль приключенческого кино в городском музее Альбертины. Я знал, что в тот же вечер, когда я отправляюсь во Франкфурт, они идут на сдвоенный показ, о котором уже несколько недель говорили. «К северу через северо-запад» и «Тридцать девять ступенек»[30]. Во второй половине дня, ближе к вечеру, мы вместе попили кофе в «Ландтманне» и договорились, что увидимся сразу же, как только я вернусь. Прекрасно, значит, до встречи. Когда мы расстались, я обернулся и увидел, как они уходят. Индия что-то возбужденно говорила Полу, словно встретила его после долгой разлуки, и ей нужно сообщить ему много новостей. Я улыбнулся и подумал, как быстро расцвели наши отношения, и улыбнулся еще шире, подумав, как прекрасно будет по возвращении увидеть и Вену, и их.
