Эми вошла и смотрела на меня долгим взглядом, пока я не обратил наконец внимания на ее грязный свитер и дырявые джинсы, в которые она облачилась вместо своего утреннего наряда. Затем, продолжая периодически поглядывать в мою сторону, она пересекла комнату и принялась любезничать с Люси, которую презирала за снобизм, – зная, что эта нелюбовь хорошо мне известна. Я говорил о чем-то с Ником, а мой мозг работал вовсю над засевшей в нем мыслью, как смышленый зверек, умеющий делать все самостоятельно: собирал факты, сортировал вопросы, догадки и умозаключения. Эта кропотливая работа продолжалась все время, пока накрывали на стол.
Джойс выставила холодные закуски: артишоки с соусом, брейденхэмскую ветчину, язык, законсервированный лично нашим шеф-поваром, пирог с начинкой из дичи его же приготовления, салаты и набор сыров с редисом и репчатым луком. Я не дотронулся до артишоков, к этому блюду я всегда питал неприязнь – из чисто биологических соображений. Я пришел к выводу, что тем, кто страдает от избыточного веса, следует потреблять только артишоки, поскольку в ваше тело поступает меньше калорий, чем то их количество, которое вы растрачиваете в тяжких усилиях извлечь из этого сорняка те крупицы питательного вещества, которые в кем содержатся. Мне рисовалась и такая картина: человек небольшого роста, вынужденный, в силу своих физических данных, питаться часто – с той же периодичностью, как, предположим, землеройка или крот, – в скором времени умрет от голода или изнеможения (или от того и другого вместе), если его запереть на складе с артишоками, а еще более скорая смерть наступит, если обязать его исполнять этот дурацкий ритуал с маканием каждого листочка в соус из прованского масла, уксуса и пряностей. Но сейчас я не стал распространяться на этот счет отчасти по той причине, что Джойс, которая любит все съестное и в особенности артишоки, всегда набрасывается на меня с обвинениями, что я не ценю еду.
И в этом есть доля правды. Для меня еда тормозит все остальные виды деятельности: уходит куча времени, пока мы ее поглощаем и пока ждем, когда нам подадут новую порцию съестного; ко всему прочему она ввергает нас в состояние какой-то тупости до и после приема пищи. Кое с чем я еще могу мириться. Фрукты сами собой проскальзывают в желудок, хлеб быстро разжевывается, и все, что легко глотается и не лишено пикантного вкуса, имеет самобытную ценность и может претендовать на наше внимание в отличие от стандартного «приема пищи». Что касается остальных продуктов, то методичное пережевывание грубой животной ткани, вытаскивание костей из безвкусной рыбной массы, заполнившей тебе весь рот, или усилия, затраченные на абсолютно бесполезные овощи, – в моем понимании это далеко не самый лучший способ доставить себе удовольствие. Секс, по крайней мере, не требует параллельного словоизлияния, а выпивка не нуждается в жевательных движениях.
Хоть и зашла речь о выпивке, это никак не относится к тогдашнему обеду. Стараясь сосредоточить мысли на личном неприятии еды, я полил ломтик ветчины и пластик языка кисло-сладкой приправой и острым соусом, запил эту комбинацию крепким виски с содовой из высокого стакана. На вид смесь выглядела не такой уж крепкой благодаря тому, что я налил в стакан один из тех светлых сортов шотландского виски, которые приходятся очень кстати, когда вы жаждете глотнуть настоящего зелья, но вам необходимо, чтобы окружающие думали, будто у вас в стакане почти одна содовая. Лук и редис помогли мне осилить небольшой ломтик свежего чеддера; я очень неплохо перекусил. Был подан кофе, это традиционное средство, которое служит искусственному продлению тех частностей и той общей атмосферы, которая окружает поглощение пищи. Я выпил несколько чашек – не с целью протрезветь, ибо кофе в этом не помощник, и я был уже настолько трезв, насколько мог только желать, но для того, чтобы поддерживать в себе по возможности бодрое состояние духа, мне нужно было сохранить хоть какую-то форму для второй половины дня.
Как только Эми вышла из-за стола, я принял решение. Когда идет разговор между двумя людьми, существует опасность, что ваш собеседник станет внимательно слушать и принимать всерьез то, что вы говорите. Риск такого рода отсутствует, когда собираются больше двух человек.
Так что я отказался от мысли переговорить с Ником попозже и в сторонке; налив себе еще кофе, я обратился к нему – в большей степени к нему, чем к остальным, – сказав как бы между прочим:
– Знаешь, я тут думал, и мне показалось, что вроде бы… что-то странное произошло в тот момент, как умер наш старик.
– Странное в каком смысле? – спросила резко Люси, намереваясь остановить меня до того, как я безвозвратно увязну в рассуждениях о футболе или перспективах нового урожая.
– Сейчас объясню. По словам Джойс, как раз перед тем, как у него произошел удар, старик встал и пристально посмотрел в сторону двери – только там ничего не было. Второй момент. За секунду до смерти он пробормотал «кто» и еще «там около»… Мне кажется, он хотел спросить у меня: «Кто там стоял около двери?» То есть…
– Не вижу в этом ничего странного, – сказала Люси. – С ним случился удар, и он, вероятно…
– Продолжай, отец, – сказал Ник.
– Итак, это во-первых. Во-вторых, за несколько минут до удара он заговорил о том, что слышал шаги: кто-то ходил взад-вперед здесь по коридору. Не думаю, что кто-то действительно топтался на нашем этаже, хотя, должен сказать, этот момент не имеет особого значения. Еще: дважды, вчера вечером и сегодня где-то около часа назад, я видел на верхней лестничной площадке женщину, одетую, как бы это выразиться, в одежду, какую носили, должно быть, в восемнадцатом веке, – простое домашнее платье. И в обоих случаях она словно испарилась. Про вчерашний вечер не берусь утверждать, но сегодня, когда она стала спускаться по ступенькам, я пошел следом; однако никто не видел, куда она подевалась. Если бы она вышла через парадную дверь, Ник заметил бы ее, ведь так, Ник? Извини, в тот момент я наплел тебе про нее какую-то чушь, но тогда я был чуточку не в себе. Так вот, вам не встретился кто-нибудь похожий на мое описание, когда вы входили в гостиницу?
Почувствовав облегчение, которого жаждал, облегчение просто оттого, что выложил кому-то свои соображения, я невольно оставил свой первоначальный небрежный тон. Отвечая мне, Ник тщательно подбирал слова:
– Конечно, если бы кто-нибудь выходил, я не мог не заметить. Но в дверях нам никто не встретился. Ну так и что дальше? Кто, по-твоему, была та женщина?
Я чувствовал, что не смогу произнести слово, которое вертелось у меня на языке.
– Ну ты ведь слышал историю, будто в нашем доме… как будто нечисто. Не знаю, как следует относиться к подобным вещам, но о них иногда приходится задумываться. И потом, поведение Виктора… – Я взглянул туда, где у камина сидел кот, подогнув под себя лапки, похожий на супницу, накрытую крышкой, само воплощение домашнего любимца, с которым никогда не случалось ничего из ряда вон выходящего… Почти ничего. – Он вел себя так, будто его сильно напугали, и как раз в тот момент, когда у отца случился удар. Он вылетел из комнаты и прошмыгнул у меня под ногами здесь на пороге. По-настоящему был перепуган.
