Составляя предисловие и знакомясь с полным списком всех вещей, написанных Эмисом, я обнаружил, что мое знакомство с ним состоялось еще в студенческие годы: читая тогда по-английски «шпионский» роман «Полковник Сун» некоего Роберта Маркхэма, подражателя и продолжателя Яна Флеминга, я не знал, что Маркхэм – это на самом деле неутомимый Кингсли Эмис. Неутомимый – потому что помимо чисто художественных произведений Эмис написал кучу «беллетристики», как он ее называл: «Социализм и интеллектуалы», «Редьярд Киплинг и его мир», «Загадка Джейн Остин», обзор научной фантастики «Новый атлас преисподней» и многое другое, в том числе исследование об алкогольных напитках и «культуре пития» (вот откуда такое удивительное знание «темы» при работе над портретом трактирщика Мориса); он редактировал также оксфордское издание английской поэзии, избранную фантастику в пяти томах и даже песенник («Песни Великобритании»)!
Итак, «Зеленый человек» был напечатан в 1995 году в «Академическом проекте», я получил свой экземпляр издания, где красовались все наши имена – имя автора в оригинале (правда, не как Amis, a как Emis) и в переводе, имя переводчицы, осилившей серьезную литературную работу, и имя человека, написавшего предисловие: таким вот образом мне посчастливилось присоседиться к обособленно-возвышенным литературным эмпиреям.
После этого я если и вспоминал «Лесовика», оказавшись на подступах к какому-либо издателю, то делал это вяло и без особой надежды. Знающие люди тут же вспоминали, что перевод этого романа уже печатался… Да, публикация – важнейший момент в среде пишущих людей, особенно публикация первого, всех опередившего перевода, что бы там ни говорили, что бы там ни писала Эмили Дикинсон, уверяя читателя, точнее, саму себя, что публикация постыдна, – мол, это все равно что продавать свой разум с молотка…
Прошло полдесятилетия; и закончился целый век, в связи с чем на разных уровнях литературного сообщества состоялись опросы и, так сказать, подведение итогов: кто лучший писатель столетия? кто самый лучший из ста литераторов? а самое лучшее художественное произведение XX века? какой роман возглавит список? Помню, списки возглавлял Джеймс Джойс, автор, достойный любого почетного места, с творением «Улисс», которое романом не является и лишь отдельные куски которого можно считать художественной прозой. Понятно, не я один усомнился тогда, в 2000 году: а судьи кто? Понятно, что все мы не без образования, как выразился Гоголь: кто читал «Людмилу» Жуковского, кто «Петербургские ведомости», кто вовсе ничего не читал; но, даже если вы ничего не читали, а только перелистывали глянцевые журнальчики с голыми девицами, в ответ на умный вопрос, заданный каким-нибудь литературным обозрением, вы сделаете умное лицо и дадите умный ответ, вспомнив, что вам говорил что-то такое об «Улиссе» некий интеллектуал, который компенсирует отсутствие простых и понятных мыслей словесной невнятицей и ищет этой невнятицы у литераторов, впадающих к старости в словесно-маразматические игры с самим собой.
Меня никто не спросил, но если бы и спросили, я не знаю, на какое место поставить, как оценить в сравнении с другими литераторами и Кингсли Эмиса в целом, и роман «Лесовик» в отдельности… В советское время угнетало отсутствие книг, теперь, честно говоря, угнетает их обилие: столько всего, никогда не перечесть! На полке книжного магазина, плотно уставленного самыми разнообразными изданиями самых разнообразных авторов, я увидел не так давно имя Кингсли Эмиса и подумал в первый момент, и, честно говоря, с долей зависти: вот, «Зеленого человека» уже переиздают в глянцевой суперобложке… Нет, на полке оказался совсем другой роман, «Русская девушка». Да, авторов стало много, таких, о которых у нас или мало знали, или совсем не знали, и какого качества стали издания – и белая бумага, и ровный переплет, и глянец… Что было нарисовано на суперобложке? Как что, нетрудно догадаться: там была фотография голой девицы, видимо, той самой русской девушки, о которой заинтересованный читатель прочтет в предлагаемом романе. А без обнаженной девицы вы еще попробуйте продать, книга будет валяться без движения месяцы и годы…
Когда-то давно и в другой стране, в Англии, мы останавливались на обед в маленькой деревушке к югу от Кембриджа, в таверне с вывеской, на которой было написано «The Green Man» и красовалась густо-зеленая личина зеленого человека – утопленника или водяного, как подумалось мне тогда, лесного чудища, лешего, персонажа из местных преданий, как выяснилось позже. Позже – это через десять лет, когда мне говорят: «Есть такой роман, называется „Зеленый человек", возьметесь его перевести?» Совпадение. И потом, «Полковник Сун», тот шпионский роман с Джеймсом Бондом, который я читал в студенческие годы, оказалось, что его автор – этот самый Кингсли Эмис, чье произведение я теперь перевожу, уже перевел. Тоже совпадение. А потом я еще раз оказался как-то в Англии, остановился на один день у малознакомых людей, и вдруг у них по телевизору, именно в тот вечер, показывают фильм, что-то стало узнаваться: непонятное чудище бродит ночью под стенами трактира и вдоль кладбищенской ограды, дожидаясь, когда злая воля его хозяина повелит ему пустить в ход свою немую, грубую силу… Англичане сняли как раз перед этим новый фильм по роману Эмиса, и вот «Лесовик» снова напомнил мне о себе… Ну и что? И даже то, что рукопись не потерялась за десять лет, несмотря на переезды, и не исчезла с магнитного диска, несмотря на многократные поломки, замены отдельных деталей и компьютера в целом, все равно это все совпадения. Не верю в мистику, которая якобы присутствует где-то рядом с нами, под знамя которой шарлатаны собирают невежд, кликуш и легко внушаемых дамочек; но верю в мистику художественного образа и в мистическую силу искусственно составленных слов; и когда не из реальности, а с книжной страницы раздаются шаги командора и Вий требует: «Подымите мне веки: не вижу!» – когда князь тьмы является с предложением заложить ему душу, и на календаре уже в субботу проступает понедельник, и лесное страшило гонится по пятам, прожигая вам спину глазами-гнилушками, вас встряхивает, пусть и ненадолго, и возносит над обыденностью, и мыслям дается ход, и одна из них: оглянись, и лучше не во гневе, всмотрись – в себя, в окружающих, в историю своего дома, в злую волю и грубых исполнителей, в судьбы авторов и книг; мыслям дан ход и помыслам – движение, пусть даже недолговечное, и кажется, пусть даже обманчиво, что твоя личная судьба важнее всех остальных и ты сможешь нагнать упущенное, воплотить несбывшееся, увековечить все сущее, выразить невыразимое и объять необъятное.
Константин Васильев
