– Доброе утро! – улыбнулся старик. – А ты что это со стулом пришел? Тут вроде стульев хватает.
– Но как?.. – пробормотал парень, с ужасом глядя на деда Матвея. – Я четко слышал, как вы кричали ночью. Я думал, вас тут на куски разорвали!
– Кричал, – радостно произнес дядя Ольги. – В темноте споткнулся, упал, руку поранил… Вот и кричал!
Он повернулся к журналисту, и тут Глеб увидел, что левая рука старика по локоть замотана окровавленной тряпкой.
– Что же вы ко мне не зашли, – забормотал парень. – Нужно же было рану обработать, да и крови потеряли много! Может, «скорую» вызвать?
– Не надо! – отмахнулся дед Матвей. – Что они понимают? Я и сам вылечусь, ты только помоги мне руку перевязать, как надо, а то одной рукой неудобно…
– Конечно, конечно! – закивал журналист. – Где у вас бинты?
– Какие бинты! Вон на столе простынь лежит чистая. Разорви ее на полосы да перемотай меня.
Глеб поставил стул, взял простынь и разорвал ее. Тем временем старик принялся разматывать окровавленную повязку. Он морщился от боли, но старался держаться бодро. Наконец, тряпка была снята, и журналист увидел страшную рваную рану на руке деда Матвея. Ему стало не по себе. Чтобы сдержать тошноту, парень несколько раз сглотнул и принялся глубоко дышать.
– Ишь, какой впечатлительный! – усмехнулся хозяин дома, заметив состояние журналиста.
Затем он вытащил из стола бутыль с темной жидкостью, подошел к умывальнику и полностью залил рану.
– Ну давай, заматывай! – прикрикнул старик на Глеба. – А то я тут по твоей милости кровью истеку!
Парень кивнул головой и, стиснув зубы, принялся перевязывать руку деду Матвею. Поскольку кровь бежала очень сильно, то пришлось намотать несколько полос разорванной простыни.
– Где же это вы так поранились? – спросил журналист, стараясь отвлечься от тошноты.
– Да мало ли… – уклончиво ответил старик. – Ночью разве разберешь.
– Рана-то ваша уж больно на след от чьих-то зубов смахивает.
– Это тебе показалось! – пристально глядя Глебу в глаза, произнес хозяин дома. – Обычный порез – не более того.
– Заражение подхватите. В больницу вам надо!
– Разберусь! А такие царапины на мне как на собаке заживают.
Парень закончил перевязку, и дед Матвей довольно оглядел свою руку.
– Ну вот, совсем другое дело! – сказал он. – Не то что когда я одной рукой наматывал!
Он собрал куски окровавленной материи, вынес во двор и поджег. Затем вернулся в дом и, весело глядя на журналиста, произнес:
– Замечательно! Теперь можно и позавтракать.
– Спасибо, не хочется! – скривив гримасу, сказал Глеб.
– Эх! – махнул здоровой рукой старик. – Негоже взрослому парню быть таким неженкой. Подумаешь, две капли крови увидел.
– Это вы называете две капли! – возмущенно воскликнул журналист. – Да у вас тут черт-те что творится! Ночью из комнаты не выйти – какие-то чудища бегают! Вы орете так, словно с вас кожу живьем снимают. А утром – все как обычно!.. Улыбочка! Кушать подано – садитесь жрать, пожалуйста. Это, по-вашему, нормально?
Хозяин дома пристально посмотрел на Глеба, а потом спокойно произнес:
– Есть садись! Завтрак остыл…
Парень злобно сплюнул на пол и вышел в свою комнату. Там он быстро сложил вещи в сумку, прихватил ее с собой, вернулся на кухню и сказал:
– Спасибо за гостеприимство, дед Матвей, но больше я здесь оставаться не могу. Удачи вам и … прощайте!
– Не прощайся раньше времени, – усмехнулся старик.
– Да я лучше на улице ночевать буду, чем сюда вернусь! – запальчиво произнес Глеб.
– Ночуй, – кивнул дядя Ольги. – Счастливо!
Журналист молча прошел мимо деда Матвея и вышел из дома. На душе у него было гадко, но он был счастлив, что наконец покинул этот ужасный приют и его странного хозяина.
Солнце светило над зелеными деревьями. В голубом небе порхали птицы. Мир был насыщен яркими красками.
– Слава богу! – пробормотал Глеб. – Как я рад, что вырвался оттуда!
И он весело зашагал по тропинке…
4
Журналист направился самым коротким (известным ему) путем к дороге. Он мурлыкал себе под нос песенку и с наслаждением вдыхал чистый воздух. Чтобы не проходить мимо Клуба речников, парень свернул с тропинки и пошел прямо через заросли деревьев. Неожиданно в кармане его куртки завибрировал сотовый телефон. Глеб достал трубку и посмотрел на номер. Ему звонил редактор Коровин.
– У аппарата! – деловито произнес в трубку журналист.
– Что значит «у аппарата»? – раздался в ответ злобный вопль Коровина. – Глеб, я не могу дозвониться до тебя несколько дней! Где обещанный репортаж с Вотчины? Где фотографии? В чем дело? Где тебя черти носят?!
«Знал бы он, как недалек от истины, упоминая о чертях!» – усмехнулся про себя парень, а вслух сказал:
– Успокойтесь, Яков Михайлович! Я держу ситуацию под контролем. Репортаж практически готов, но из-за отсутствия жилья я никак не могу его доделать окончательно.
– Что ты хочешь сказать? Ты не устроился в гостиницу?
– Увы, мест нет. А цены в частном секторе зашкаливают. Поэтому в данный момент я занят поиском квартиры или хотя бы комнаты.
– Ну-ну, ты не расстраивайся там! Вернешься, я распоряжусь тебе премию выдать в размере месячного жалования… Но репортажи и фотографии мне нужны срочно, понимаешь?
– Не расстраиваюсь и понимаю. Постараюсь сегодня до конца рабочего дня скинуть вам первый отчет.
– Так держать! – обрадованно заявил главред. – Буду ждать! Счастливо, и постарайся быстрее определиться с жильем.
В трубке раздались короткие гудки. Глеб усмехнулся, отключил телефон и положил его в карман куртки.
– Лучше бы он мне сейчас премию выдал, – вслух произнес парень, – я бы хоть квартиру приличную снял.
И тут за его спиной послышался громкий колокольный звон. Журналист вздрогнул и оглянулся. К своему ужасу, он увидел, что стоит буквально в нескольких шагах от ограды, идущей вдоль сгоревшей церкви.
– Не может быть, – пробормотал Глеб, – я же шел совершенно в другую сторону! Неужели я так заговорился, что не заметил, как сделал крюк?
Колокола продолжали звонить, и теперь, находясь рядом с бывшим клубом, журналист мог поклясться, что звук идет именно из развалин, а не откуда-нибудь еще. Он хотел немедленно уйти, но его ноги словно приросли к земле. Парень не мог сделать ни шагу. Он стоял и тупо смотрел на церковь. Внезапно звон прекратился, и до ушей Глеба донеслись нежные переливы какой-то грустной мелодии. А потом чистый женский голос запел песню на неизвестном языке.
