— Но с тобой рядом так хорошо, — произнёс мальчик.
— Не сомневаюсь, но не могла же я прижать к сердцу маленького труса. Мне стало бы очень холодно!
— Я не сам стал смелым, — признался Алмаз. Мои читатели постарше уже, вероятно, заметили, что он был на редкость честным ребёнком и всегда говорил, как было на самом деле. — Это ветерок, он подул на меня и придал мне храбрости. Ведь дело в нём, да, Царица?
— Да, я знаю про ветерок. Тебя нужно было научить храбрости. А ей невозможно научиться, пока не почувствуешь её дыхания, поэтому она и была тебе послана. Однако вряд ли в следующий раз ты сам попробуешь быть смелым?
— Нет, я постараюсь. Обещаю. Только постараться — это так мало.
— Вовсе нет. Это многого стоит, ибо это начало, Алмаз. А начало — самая важная вещь на свете. Стараться быть храбрым — это и есть быть храбрым. Трус, преодолевающий свою трусость, достоин большего уважения, чем человек, храбрый от природы, потому что тому никогда не приходилось себя преодолеть.
— Ты такая добрая, Царица.
— Всего лишь справедливая. В доброте есть всё, кроме справедливости. А мы её заслуживаем.
— Я тебя не понимаю.
— Неважно. Когда-нибудь обязательно поймёшь. У тебя ещё предостаточно времени.
— А кто послал ветер, который научил меня храбрости?
— Я.
— Я тебя не видел.
— Поэтому ты мне не веришь?
— Нет, что ты, верю. А как лёгкий ветерок мог оказаться таким сильным?
— Вот этого я не могу объяснить.
— Это ты сделала его сильным?
— Нет, я лишь послала его тебе. Я знала, что он придаст тебе сил, как тогда человеку на плоту, помнишь? Но откуда в моём дыхании столько силы, я не могу сказать. Её вложили в мои уста, когда я была создана. Это всё, что мне известно. Однако мне стоит поторопиться с работой.
— Ах, да, бедный корабль! Может быть, ты останешься со мной и позволишь ему уплыть невредимым?
— Я не смею. Ты согласен подождать меня здесь?
— Хорошо. Ты ведь не долго?
— Не дольше, чем нужно. Не сомневайся, утром ты уже будешь дома.
Царица Северного Ветра исчезла, и вскоре Алмаз услышал, как снаружи завыл ветер. Он выл громче и громче, потом вой сменился рёвом. Снова началась буря, и Алмаз догадался, что волосы Царицы опять разлетелись во все стороны.
В церкви царил сумрак. Старинные витражи на окнах — не чета новым безделушкам — почти не пропускали свет. Однако Алмаз не мог оценить их красоту: сияния звёзд было недостаточно, чтобы увидеть всё богатство красок. Он едва различал очертания витражей на фоне стен. Мальчик поднял голову, но хоры разглядеть не смог. Они были где-то там высоко-высоко, где чуть светился верхний ряд окон, вдоль которых он шёл. Церковь окутывала тем одиночеством, какое испытывает брошенный мамой ребёнок. Только Алмаз твёрдо знал: остаться одному ещё не означает, что тебя бросили.
Мальчик начал потихоньку пробираться вперёд, находя дорогу на ощупь. Так он бродил какое-то время, а его шажочки будили гулкое эхо в огромном здании. Большие размеры не мешали собору заинтересоваться Алмазом. Он будто знал, что внутри бродит малыш, и решил стать для него домом, вот и откликался эхом на каждый шаг мальчика, пока тому не захотелось громко крикнуть что-нибудь и послушать, что скажет собор в ответ. Но от разлитого вокруг одиночества ему было как-то не по себе, и мальчик не решился заговорить. И хорошо, что он не произнёс ни слова, потому что звук собственного голоса лишь подчеркнул бы, как пустынно вокруг. Подумав ещё немного, Алмаз решил спеть. Петь он очень любил и дома всегда мурлыкал детские стишки, придумывая для них свою мелодию. Он начал с песни про кота и скрипку, но она не пелась. Попробовал о мальчике и пастухе, — тоже не получилось. Не задались и другие. Так они все глупо звучали! А раньше ему и в голову не приходило, что эти стишки глупые. Он замолчал и стал прислушиваться к эху, вторившему его шагам.
В конце концов Алмаз шумно вздохнул и произнёс: «Как же я устал». Но тихий ответ эха, донёсшийся откуда-то сверху, он уже не услышал, потому что наткнулся на ступеньку, упал и больно ушиб руку. Чуточку поплакав, малыш на четвереньках забрался по ступенькам. Сверху он нащупал небольшой коврик, лег на него и стал разглядывать окно, тускло светившееся метрах в трёх над ним.
Это было восточное окно алтаря. На небосводе вот-вот собиралась взойти луна. Стоило ей показаться, как вдруг в её свете на окне появились апостолы Иоанн и Павел, а вслед за ними вышли и другие апостолы в необычайно красивых одеждах. Алмаз не знал, что чудо сотворила луна, он решил, что свет исходит от самого окна, а святые мужи явились из ночной тьмы помочь ему, ведь он до смерти устал, ушиб руку, а ещё ему было одиноко и грустно, и Царицы Северного Ветра не было уже целую вечность. Так он и лежал, не сводя с них глаз, размышляя, когда же они сойдут на пол и что станут делать дальше. Фигуры апостолов вырисовывались неясно: при лунном свете яркие краски не были видны, и мальчику приходилось напряжённо вглядываться в сумрак, чтобы различить очертания на окне. От этого занятия его глаза быстро устали, веки налились тяжестью и то и дело норовили закрыться. Мальчик вновь и вновь их поднимал, но с каждым разом веки делались всё тяжелее. Ничего не помогало, и у него больше не осталось сил бороться. В последний раз глаза открылись лишь наполовину и тут же снова захлопнулись. Алмаз сдался и в следующую минуту уже глубоко спал.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Окно в алтаре
лмаз спал крепким сном. Только это может объяснить странные события, произошедшие дальше. Ему почудилось, что он слышит чей-то шёпот рядом с восточным окном. Он попытался открыть глаза, но не смог. А шёпот не прекращался, он становился громче и громче, пока, наконец, Алмазу стало отчётливо слышно каждое слово. Он догадался, что это разговаривают апостолы и что говорят они о нём. Но открыть глаза он по-прежнему не мог.
— Как он сюда попал, апостол Пётр? — произнёс один.
— Кажется, я видел, как он шёл по хорам под окном Никодима какое-то время назад. Может, он упал оттуда?
— А ты что думаешь, апостол Матфей?
— Вряд ли он смог бы сюда доползти, если и впрямь свалился с такой высоты. Он бы убился насмерть.
— Что же нам с ним делать? Нельзя же оставить его тут. И с собой на окно не возьмёшь — там уже и так слишком тесно. Что скажешь, апостол Фома?
— Давайте спустимся и посмотрим, как он.
Послышалось шуршание, что-то звякнуло, потом на некоторое время воцарилась тишина. Алмаз чувствовал, что вокруг него собрались все апостолы и их взоры устремлены на него. А глаза так и не открывались.
