Виктор прочел заметку, вставленную в номер, как сообщала редакция, в самый последний момент. Речь шла об исчезновении рукописи Луи Лагранжа, крупнейшего ученого XVIII века. Рукопись, посвященная проблемам механики и физики, хранилась в Париже, в библиотеке Института Франции.
Слышали таинственный взрыв в одном из помещений этого небольшого, но очень важного культурного центра, основанного в конце XVIII века, в эпоху Просвещения, когда в воздухе повеяло свежим ветром перемен. При взрыве погиб старый сторож, охранявший архив.
Агент Сальдивар поспешно связалась по мобильнику с О’Коннором.
— Маршал Жерар уже проинформировал меня о случившемся! — Генерал был явно потрясен новостями из Франции. — Хоть убейте, ничего не могу понять! Французы уверяют, что это небольшой управляемый ядерный взрыв, а наши эксперты говорят, что бомб, способных произвести такой эффект, не бывает. Понимаете, речь идет о воспроизведении атомного взрыва в миниатюре. Уму непостижимо!
— Может, французы не разобрались? — предположила Джулия.
— Да какое там «не разобрались»! За дело взялась французская служба безопасности. Жерар уверяет, что они от нас ничего не скрывают. Французы ужасно нервничают, ведь в библиотеке, кроме всего прочего, хранится двенадцать рукописных научных трудов Леонардо да Винчи с его же рисунками. Им цены нет!
— Понятно, мистер О’Коннор, а…
Однако генерал не дал Джулии закончить фразу.
— Я хочу, чтобы вы приступили к работе немедленно. И пора уже предложить хоть какую-то гипотезу! Дело набирает обороты! — Он так орал, что Джулии пришлось убрать телефон подальше от уха. Иначе можно было оглохнуть.
Напоследок О’Коннор пару раз чертыхнулся и пробормотал что-то невразумительное насчет проклятой «Загадки Галилея» и уродов, которые усложняют простые дела. После чего в трубке раздались короткие гудки.
* * *
Обшарив все углы гостиничных номеров, в которых поселили англичанина Боско и латиноамериканку Сальдивар, и убедившись, что номера не прослушиваются, агенты связались с третьим членом своей команды.
Лицо хакера тут же показалось на экране.
— Не забывай, Виктор: правда в деталях! Отгадай еще одну загадку. Если сможешь, конечно.
— О нет! Пожалуйста, не надо! — воскликнул профессор.
— Если две стрелки часов, — невозмутимо продолжал человек-змея, — стоят на цифре 12, то есть — вспомним географию — указывают на север, то куда будет указывать минутная стрелка, когда часовая будет стоять под углом 3,75 градуса? Задачка довольно трудная, поэтому на сей раз я дам тебе больше времени. Скажем… десять секунд!
Боско лихорадочно, в бешеном темпе произвел в уме ряд вычислений и через девять секунд ответил:
— Часовая стрелка проходит двенадцатую часть циферблата, равную 30 градусам, за один час. А минутная за то же время описывает целый круг. Следовательно, угловая скорость минутной стрелки в 12 раз больше, чем скорость часовой. Таким образом, за то время, как часовая стрелка сдвинется на угол в 3,75 градуса, минутная будет вращаться в 12 раз быстрее и укажет, если вести отсчет в географической системе координат, на северо-запад.
«Великий А» нервно хохотнул.
— Я так и знал, что ты не оплошаешь!
Успешно решив очередную задачу, ученый снова вырос в его глазах.
Боско усмехнулся и подумал, что, даже если им не удастся докопаться до правды, они хотя бы вспомнят историю науки.
ЖОЗЕФ ЛУИ ЛАГРАНЖ
Родился в 1736 году в Турине, столице королевства Пьемонт-Сардиния.
Чтение мемуаров сэра Эдмунда Галлея пробудило в нем интерес к математике.
В шестнадцать лет Лагранж уже преподавал математику в Королевской артиллерийской школе в Турине. Там он стал применять при решении задач по физике, которые предлагали ему коллеги, математические модели. Один из его друзей, Фонсенекс, был назначен министром военно-морского флота Сардинии за научную работу, которую, как говорят, на самом деле выполнил Лагранж.
В девятнадцать лет ученый решил задачу, которую никто не мог одолеть в течение пятидесяти лет. Лагранж послал решение математику Эйлеру, и тот не стал обнародовать свои результаты и отдал пальму первенства юному Лагранжу.
В 1776 году король Пруссии Фридрих II предложил Лагранжу возглавить физико-математическое отделение Берлинской академии наук. Большая часть научной деятельности Лагранжа прошла именно там. Монарх предложил «самому великому европейскому математику жить при дворе самого великого европейского короля». Оратор из Лангранжа был плохой, поэтому король освободил его от обязанности читать лекции. Немецкие коллеги были раздосадованы, но в целом ученый хорошо вписался в тамошнее общество.
Фридрих ценил его за доброжелательность, которой Лагранж выгодно отличался от угрюмого Эйлера, другого гения, тоже жившего при дворе. Король прозвал Эйлера «старым циклопом», потому что тот ослеп на один глаз. «Наконец-то я смог заменить в академии одноглазого математика двуглазым, которому окажут хороший прием в нашем анатомическом отделении», — шутил Фридрих.
Лагранж женился на своей туринской кузине, а когда жена умерла, стал еще больше сил отдавать научной работе. «Моя жизнь сводится к спокойным, тихим занятиям математикой», — писал он.
Одиннадцать лет спустя, после смерти Фридриха, Лагранж перебрался в Париж и поселился в Лувре под покровительством Людовика XVI. Когда разразилась Французская революция, в конце концов приведшая к власти Наполеона, Лагранжа не стали вынуждать покинуть Францию, хотя вообще-то Конвент изгонял иностранцев. В 1792 году Лагранж женился на дочери французского астронома Семонье.
Император Наполеон обожал математику. Ему принадлежат слова: «Прогресс и усовершенствование математической науки теснейшим образом связаны с процветанием государства». Лагранж до самой смерти, наступившей 10 апреля 1813 года, преподавал в Нормальной и Политехнической школах. А также был председателем комиссии по реформированию системы мер и весов, установившей десятичную метрическую систему, кавалером ордена Почетного легиона, графом и сенатором.
— Наполеон им восхищался, говоря: «Лагранж — величественная пирамида математических наук».
— Лагранж был человеком рациональным и малообщительным. Когда друг Лагранжа Даламбер упрекнул его в письме за то, что Лагранж даже не упомянул о своей женитьбе, тот ответил: «Я забыл сообщить вам, поскольку это казалось мне совершенно неважным, недостойным того, чтобы обременять себя такими пустяками».
— Отец Лагранжа занимался финансовыми спекуляциями, но разорился. Впрочем, ученого это не волновало. «Если бы мне досталось наследство, я вряд ли посвятил бы себя математике», — говорил он.
— Геометрию Лагранж презирал. В предисловии к его самому знаменитому труду, «Аналитической механике», читаем: «В этой работе нет ни одного чертежа».
