В ответ на вопросительный взгляд Гвендилены он пожал плечами и, взяв у нее свечу, начал внимательно осматривать стену.
– Ты уверен, что дверь здесь? – шепотом спросила девушка.
Эдвин кивнул и принялся легонько обстукивать панели костяшками пальцев. Прямо за кафедрой дерево отозвалось глухим звуком.
– Здесь, – сказал он, – но двери не вижу. Не видно под резьбой. Ни замочной скважины, ничего нет. Может, с той стороны заперта?
– Да нет, это глупо, – отозвалась Гвендилена, – если это тайный ход из Сидмона, то она должна отсюда открываться, разве не так?
– Угу, – согласился Эдвин.
Немного подумав, он стал нажимать на все выпуклости подряд. Его пальцы скользнули по причудливо изогнутой виноградной лозе, что-то тихонько щелкнуло, и дверца, как будто под действием пружины, сама отворилась на пару дюймов. Вот ведь, подумал Эдвин, если кто не знает, что где-то здесь есть потайная дверца, то и вовек не догадается. Он потянул за створку. Вниз в темноту вела крутая лестница.
– Да хранят нас боги, – пробормотал Эдвин и, пригнувшись, скользнул в проход.
Дверка была невелика – немногим выше груди обычного человека, но сам подземный ход, слава богам, оказался вполне достаточной высоты: юноше приходилось только слегка склонять голову, чтобы не задевать за неровно обтесанный потолок, из которого торчали острые края камней.
Проход начал плавно забирать вправо, потом влево, потом снова вправо, и Эдвин в скором времени потерял направление движения. Когда они уже спустились достаточно глубоко, не меньше чем на сотню футов от уровня скриптория, после очередного поворота резкое дуновение воздуха затушило свечу, которую Эдвин нес в руке.
Он недовольно фыркнул, остановившись, и в то же мгновение почувствовал на своем плече ладонь Гвендилены.
– Тихо, – шепнула она.
Эдвин застыл. Откуда-то снизу лился едва заметный красноватый свет.
Они постояли с минуту, прислушиваясь. Никого и ничего.
Затаив дыхание и ступая на цыпочках, Эдвин спустился еще на несколько ступеней и выглянул за угол. Спуск кончился. Его взору открылся уходящий вдаль коридор, скудно освещенный железными светильниками, которые висели на стенах через каждые десять шагов. Эдвин махнул рукой, подзывая свою спутницу.
Коридор был узок и довольно высок; прямо под фонарями справа и слева в щербатых стенах виднелись глубокие ниши, в которых стояли небольшие каменные ящики с письменами на боках. Эдвин замедлил шаг, пытаясь при дрожащем свете разобрать грубо вытесанные буквы.
– Что это? – прошептала Гвендилена, вцепившись в руку Эдвина.
– Имена, – сказал он. – В самом начале – Лейн, затем – Кербалл, потом Анлуан, Санрит и другие. После каждого написано – епископ.
– Ты умеешь читать? – Гвендилена потрясенно заглянула ему в глаза.
– Да, – сказал Эдвин, слегка улыбнувшись: ну что ж, хоть что-то он такое умеет, чего не умеет она.
– Ух ты, – с уважением в голосе произнесла девушка, – здóрово.
Спустя мгновение добавила:
– Но зачем здесь написаны эти имена?
Эдвин пожал плечами.
– Не знаю. Сейчас посмотрим.
Навалившись всем телом, он толкнул крышку одного из ящиков. После небольшого сопротивления она поддалась, отодвинувшись в сторону с легким каменным скрежетом. Эдвин снял с крюка светильник и заглянул внутрь. Помедлив немного, поставил фонарь и, запустив в ящик руку, достал оттуда пригоршню серой пыли.
– Пепел, – задумчиво произнес он.
Гвендилена с ужасом уставилась на его ладонь.
– Они сжигают своих епископов?
Вздрогнув, Эдвин стряхнул пепел и судорожно принялся вытирать руку об штаны. Покойников сжигать нельзя – это закон, не человеческий, но божеский. Иначе души никогда не взлетят к вершинам Гленкиддираха и будут мучить своих родичей, являясь к ним по ночам. Все истинно верующие жители королевства Корнваллис, умершие достойно, должны быть похоронены в освященной земле, а кости их по истечении времени помещены в специальные склепы в церквях. Сжигают только еретиков и колдунов – выродков, продавших себя Вилу, ведьм, превращающихся по ночам в суккубов с когтистыми ногами и перепончатыми крыльями, лисиц-оборотней, и мар, выпивающих души мужчин во время совокупления, но пепел, оставшийся от них, никогда не хоронят. Ибо он – зло, и может заразить даже при прикосновении, оставить внутри человека черное маслянистое пятно, которое будет пожирать изнутри, разрастаясь щупальцами, пока не погубит совсем. Вспомнив мать, Эдвин ощутил холодок в груди. Да, только колдуний и еретиков. А то, что случилось с его матерью – это была ошибка, никакая она не мара, и ее по распоряжению герцога Эдана похоронили в церкви.
– Не понимаю… – наконец выдавил из себя Эдвин.
– Пойдем, – сказала Гвендилена.
Он кивнул в ответ и заторопился. Действительно, кто знает, может Освен там наверху уже очухался и даже веревки развязал.
Коридор оказался не таким уж длинным, как показалось поначалу, просто дальний его конец поглощала темнота. Остановившись перед последним каменным ящиком – их оказалось около четырёх десятков – Эдвин снял с крюка светильник, внутри которого в плошке с воском плавал фитиль.
Через несколько шагов фонарь осветил дубовую обшитую железными полосами дверь, закрытую на засов.
Гвендилена дернула Эдвина за рукав.
– Я боюсь, – словно извиняясь, прошептала она, – плохое место. Неправильно это, что они со своими епископами такое сотворили. А дальше там что? Может, гули… или умертвия какие. Я слышала, они в пещерах водятся…
Чуть поколебавшись, Эдвин легко погладил ее по руке.
– Назад еще опаснее возвращаться. Тот послушник, Освен, первый на тебя укажет. А гули – ты хоть раз их видела? Люди нам сейчас страшнее.
Девушка слабо улыбнулась.
– Хорошо. Надо быстрее выбираться.
Эдвин поднял засов и решительно толкнул дверь. Сделав шаг, остановился на пороге, открыв рот. Беглецы оказались внутри круглой башни, напоминавшей гигантский, не меньше пятидесяти шагов в диаметре, колодец.
Они стояли под самым потолком, на небольшой площадке, от которой вправо и влево уходили узкие лестницы и, причудливо переплетаясь, кольцами спускались на пугающую глубину. От ступеней вверх тянулись сотни тонких витых колонн – прямых, изогнутых, раздваивающихся, – и стены башни напоминали каменное кружево, оплетавшее лестницы подобно паутине. А в самом низу, в центре покрытого цветными узорами пола зияло отверстие, которое время от времени выплевывало языки пламени, порождавшие жутковатые тени.
Стены башни были расписаны сотнями фресок – иногда маленьких, с ладонь размером, а иногда очень больших, в два человеческих роста, как будто все они создавались разными людьми и в разные времена, и постепенно заполнили собой все пространство. Чудовищные драконы, одно-, двух– и многоглавые, извергали огонь из разверстых пастей; безобразные твари с безглазыми и безносыми мордами, будто затянутыми синеватой кожей, широко раскрывали отвратительные рты с десятками мелких зубов; фиолетово-черные горгульи кружились, издавая почти слышимые крики; однорукие и одноногие фоморы, сверкая горящими глазами, выползали из пещер, а в центре каждой картины – люди в странных красно-коричневых одеяниях. С их рук срывались молнии, поражавшие уродливых монстров, языки пламени, заставлявшие чудовищ извиваться в предсмертных муках, но на место погибших, казалось, изо всех щелей появлялись новые, визжащие, рычащие и клацающие челюстями, снедаемые безумной жаждой крови.
