К Страннику в России относились либо очень хорошо, сэкстатическим восторгом – либо очень плохо, с ненавистью и омерзением.Преобладало второе мнение. Нейтрального отношения к этому человеку не было ни укого.
Теофельс сделал вот что.
Поделил сведения на две папки: от сторонников – в одну, отпротивников – в другую. Всё, что не подтверждалось обеими партиями, выкидывал.Отбирал лишь то, в чем враги и поклонники «странного человека» сходились.
Таким образом в мусор полетели из папки №1: рассказы о чудесахи знамениях, о новом пророке-избавителе, о защитнике обиженных. Папка №2пострадала больше. Из нее пришлось выкинуть сочные истории о разврате и дикомпьянстве, о царской постели, о назначении и увольнении министров, об огромныхвзятках и немецком генштабе (уж это точно было неправдой – Зепп бы знал).
С отсеченными экстремами материал получился менееживописный, но все равно впечатляющий.
Итак, что из биографии и жизненных обстоятельств Странникаможно было считать более или менее установленным?
Возраст – около пятидесяти.
Родом из зауральской деревни.
В двадцать восемь лет резко поменял образ жизни и «пошел поРуси», то есть, собственно, стал Странником. Исходил все знаменитые обители исвятые места, несколько раз побывал в Палестине.
Лет десять назад впервые замечен в Царском Селе, куда егопривели какие-то высокие покровители.
Поверить в то, что царица, выросшая в Англии при дворе своейбабки королевы Виктории, могла попасть под влияние примитивного шарлатана,невозможно. Все, даже ненавистники Григория, признавали, что какая-тоцелительская сила у него есть и спасать царевича от приступов кровотечения ондействительно может. Просто почитатели говорили о святости и чуде,недоброжелатели – о гипнозе. Сам Зепп, человек сугубо прагматического склада, былздесь склонен встать на вторую точку зрения. Впрочем, причина беспредельногодоверия царицы к сибирскому мужику для дела значения не имела. Главное, чтовлиятельность Странника можно было считать фактом. Хорошо бы только определитьее истинные размеры.
К исходу второго дня Теофельс располагал всеми данными,необходимыми для действий. В связи с крахом операции «Ее светлость» пришлосьразработать новый сценарий. Условное название «Его святость». Modus operandiимпровизационный.
Чудо на Гороховой
Объект проживал на Гороховой, во флигеле дома 64,расположенном во дворе, вход с улицы через арку. Адрес этот был известен всемугороду. Каждый день с утра перед подворотней собиралась и ждала толпа:попрошайки в расчете на милостыню, простаки в надежде на чудеса, зеваки простотак, из любопытства.
Посторонним во двор хода не было. На страже стояли дворник сшвейцаром и агент Охранного отделения. Еще трое шпиков дежурили в парадной.
Для столь знаменитой персоны проживание было так себе: и домне ахти, и район захудалый. Зато близко до Царскосельского вокзала – удобноездить во дворец.
Утром по вторникам, докладывала резидентура, Странник всопровождении охранника ездит мыться в баню, на соседнюю улицу. Зепп собиралсясначала подкатиться к святому человеку прямо в мыльне – так сказать, внатуральном виде, но выяснилось, что Григорий берет отдельный кабинет, куда несунешься.
Ну и не надо. На миру еще лучше выйдет.
Исходную позицию он занял перед аркой. Приехал наавтомобиле, вышел, закурил. Одет был в английское пальто, кепи, через плечоперекинул белый шарф. Таких любопытствующих, «из общества», среди толпы тожехватало.
Пока дожидался, наслушался всякого-разного.
Баба одна, молодая, смазливая, рассказывала товарке:
– …Как он на меня глазищами-то зыркнет – обмерла вся. Иотсюда вот, из самой утробы, горячее, сладкое. Истомно!
Пришла за новой порцией эротического переживания,констатировал Зепп и прислушался к разговору между двумя мужчинами – старичкомпри котомке и городским парнем.
– А я вот интересуюся, – говорил первый, – правда ли, что уГригорь Ефимыча вкруг головы как бы некое сияние?
– У Гришки-то? Если с похмелюги – точно, так вся рожа иполыхает, – скалился парень.
– А сказывают, творит он исцеления чудесные?
– Брехня.
Тетка из толпы попрекнула скептика:
– Зачем вы на святого человека наговариваете? Я сама видела,как он слепому зрение вернул!
Заругались было, но, как это всегда бывает, нашелся ипримиритель. Пожилой приказчик рассудительно сказал:
– Чего зря собачитесь? Сейчас сами увидим. Вон калеки дожидаются.
Калеки дожидались в стороне, толпа держалась от них напочтительном отдалении.
На тележке сидел безногий. Замотанная в платок девочкадержала за руку слепого. Еще один – длинный, тощий, с идиотически отвисшейчелюстью – переминался с ноги на ногу, тряс головой. Одет бедолага был взамызганную солдатскую шинель.
– А этот что? – спросили в толпе.
– Малахольный. Ни бельмеса не понимает, только мычит. Неиначе, газами травленный.
Чистая публика, среди которой курил Зепп, тожеперебрасывалась комментариями, но здесь тон был исключительно насмешливый. НаСтранника приехали поглазеть, как на курьез, чтоб было чем развлечь знакомых.
– Видел я этого прохвоста в одном почтенном доме, –попыхивая папиросой, внес свою лепту и Зепп. – Право, потеха! Где же он? Мнеговорили, не позже десяти должен быть. Я долго не могу, в клуб нужно.
– Сейчас явится, – сказал господин, живший неподалеку ичастенько приходивший полюбоваться, как он это называл, на «явление Хлыстанароду». (Про Странника ходили слухи, что он из секты хлыстов, однако майор этуинформацию отверг как одностороннюю, сведениями из папки-1 не подтвержденную.)
– Вон он, соколик. Просветленный после парилки. Лицезрейте,наслаждайтесь.
Люди на улице притихли.
Странник шел быстрым, размашистым шагом человека, привыкшегопреодолевать на своих двоих большие расстояния. За ним поспевал быстроглазыйферт в коротком серо-зеленом пальто, держа руки в карманах.
Завидев толпу, святой старец сунул банный узелок под мышку итроекратно широко всех перекрестил. Промытая, расчесанная, смазанная масломборода поблескивала, на ней сверкали снежинки.
Первыми к Страннику кинулись просители. Кто-то совал бумажкис ходатайством, кто-то пытался объяснить словами, иные просто тянули руку заподаянием.
Каждому, кто просил милостыню, Григорий сунул денег – комумонету, а кому и бумажку. Доставал из кармана, не глядя, и приговаривал:«Добрые люди мне, а я вам». Тем, кто совал записки, важно сказал: «Секлетарюмому давайте, не мне». Просителей устных обглядел своим шустрым взглядом:
