— По моей информации, через три часа в аэропорту приземлится спецрейс, — подтвердила министр внутренних дел. — А следом наверняка еще несколько.
Премьер-министр пробежал пальцами по столешнице. Рука замерла возле лужицы кофе. Две резкие вертикальные морщины проступили меж горизонтальными складками, где лишь благодаря отблескам света угадывались глаза.
— Ни о каком вторжении тут речи нет, — сказал он с явной досадой. — А послушать тебя, так мы целиком и полностью отданы на произвол американцев, Салхус. Не подлежит ни малейшему сомнению, — он еще немного возвысил голос, — что все это случилось на норвежской земле. Разумеется, мы не пожалеем усилий и средств и отнесемся к американцам с надлежащим уважением. Однако дело это норвежское и таковым останется. Делом норвежской полиции и норвежского правосудия.
— Желаю удачи, — пробормотал Петер Салхус, потирая пальцами лоб.
— Попрошу избавить меня от подобных…
Премьер-министр не договорил, поднес ко рту стакан с водой. Рука слегка дрожала, и он поставил стакан, так и не сделав глотка. Прежде чем он продолжил, министр внутренних дел наклонилась над столом:
— Петер, что, собственно, ты имеешь в виду? По-твоему, мы должны передать все дело на откуп американцам? Отказаться от своего суверенитета и юрисдикции? Ты что, шутишь?
— Ничего такого я, конечно, в виду не имею, — отозвался Салхус и помедлил, несколько удивленный фамильярностью обращения. — Вообще-то… я имею в виду прямо противоположное. Весь опыт — политический, профессионально-полицейский, исторический, а в данном случае и военный — свидетельствует, что здесь у нас огромное преимущество над американцами.
В дверь постучали, у косяка вспыхнула красная лампочка.
Никто и ухом не повел.
— Мы норвежцы, — сказал Петер Салхус. — Мы знаем свою страну. Владеем языком. Инфраструктурой. Географией, топографией. Архитектурой, городами и весями. Мы норвежцы. Они — американцы.
Стук в дверь повторился, на сей раз настойчивее.
— Мы уже взялись за дело, — продолжал Салхус, пожав плечами. — Машина запущена. Мы собрались здесь. Все, кому положено. Экстренные меры приняты. Люди мобилизованы. Все ведомства давно подняты по тревоге и ждут приказа. Протоколом пока занимаются МИД и Министерство юстиции. Я только хотел подчеркнуть…
Он осекся, когда в кабинет вошла полноватая женщина средних лет и, не говоря ни слова, положила перед премьером какую-то бумагу, на которую тот даже не взглянул, наоборот, кивнул Салхусу и коротко бросил:
— Продолжай.
— Я хотел подчеркнуть, что нам необходимо отдавать себе отчет, с какими силами мы имеем дело. Не стоит обольщаться иллюзиями, что американцы в данной ситуации позволят собою руководить. Они наверняка выйдут за рамки дозволенного на чужой территории, и не раз. Одновременно мы не можем не признать, что они располагают навыками, оборудованием и информацией, которые могут сыграть решающую роль в этом деле. Короче говоря, нам без них не обойтись. И самое важное — убедить их, что… — Он взял в руки стакан, рассеянно взглянул на него. Внутри сидела муха, едва шевеля крылышками, полудохлая. — Что мы нужны им ничуть не меньше, чем они нам, — решительно докончил он, вертя в руках пустой стакан. — В противном случае они нас раздавят. А если мы придем к взаимному доверию, то нам опять-таки следует всенепременно стараться не слишком акцентировать такие слова, как юрисдикция, норвежская территория, суверенитет.
— Примерно то же мог бы сказать Видкун Квислинг,[14]— заметил министр обороны. — В апреле сорок пятого.
Засим воцарилась поистине гробовая тишина. Муха и та сдалась, лежала кверху лапками на дне стакана. Рука премьера, безостановочно теребившая стопку бумаг, мгновенно замерла. Министр внутренних дел, выпрямившись, застыла в кресле. Министр иностранных дел, за все время совещания не проронивший почти ни слова, оцепенел, прищурив глаза и открыв рот.
— Нет, — наконец проговорил Петер Салхус, так тихо, что премьер-министр на другом конце огромного стола вряд ли его услышал. — Нет, не то же. Отнюдь не то же… Полагаю, совещание окончено.
Он устало, медленно встал и, не взглянув на главу правительства, направился к двери. С бумагами в руке, не глядя ни на кого из присутствующих, во все глаза смотревших на него. Когда он поравнялся с премьером, который сидел ближе всех к двери, тот примирительно тронул его за локоть:
— Спасибо.
Салхус не ответил.
Премьер по-прежнему держал его за локоть.
— Слушай… ты что, вправду восхищаешься агентами ФБР?
Петер Салхус не мог взять в толк, куда он клонит, и потому молчал.
— И агентами Secret Service тоже, да?
— Восхищаюсь… — медленно повторил Петер Салхус, словно не вполне понимая смысл этого слова. Он высвободил локоть, посмотрел премьеру прямо в глаза, кивнул: — Пожалуй. Но в первую очередь… я их боюсь. И вам бы не мешало.
С этими словами он покинул экстренное совещание, чуя неотвязный запах сырости.
8
Парень на автозаправке был очень не в духе. Второй год кряду ему выпало работать 17 Мая. Конечно, в свои девятнадцать лет он младший из сотрудников, но все равно несправедливо, что приходится торчать на работе в такой день, когда бензин почти никому не требуется. Заправка расположена слишком далеко от центра, так что и на продаже сосисок толком ничего не выручишь. Лавочку вполне можно бы прикрыть. А если кому до зарезу понадобится бензин, тут есть автоматы, сунул карту — и порядок.
«На вахте останется младший», — буркнул шеф, когда несколько недель назад все спорили насчет дежурств.
Младший! Ишь отец родной выискался!
В магазинчик вбежали двое мальчишек лет десяти. В темно-красных костюмчиках, черных фуражечках и белых лакированных портупеях. Барабаны они оставили где-то в другом месте, но изо всех сил размахивали палочками.
— En garde![15]— крикнул один из них и ловко ткнул второго, поменьше.
— Ой! Черт, больно же! — взвыл тот, бросил палочки и схватился за плечо.
— А ну тихо! — прицыкнул продавец. — Будете брать что-нибудь? Или как?
Не отвечая, мальчишки метнулись к холодильнику с мороженым, несколько для них высоковатому, и один тотчас взгромоздился на полку с шоколадом.
— Апельсиновое! — крикнул второй.
— А ну кыш! — Продавец хлопнул ладонью по прилавку.
Маленький нахал, влезший ногами на полку, был смуглый, черноволосый.
Сколько бы они ни рядились в мундиры пожарных и национальные норвежские костюмы, все равно — черномазый он и есть черномазый. И очень даже глупо, когда они пытаются изображать из себя норвежцев. Вот час-другой назад сюда завалилась целая орда негритят. Шум, галдеж — все вокруг заполонили, будто у себя дома в Тамилланде, в Африке или откуда они понаехали. В общем-то ничего особенного не купили. Но банты! Большущие, красно-бело-синие, на лацканах курток и пальтишек. Лыбились, хохотали, весь праздник ему испортили.
