Я вступил в контакт с бандитами, они меня сюда доставили. Теперь я собираюсь снимать, как эти бандиты будут обстреливать российский город (поселок), российских солдат, мирных, законопослушных граждан… Будут их УБИВАТЬ. А потом бандиты доставят меня в Махачкалу, чтобы я передал этот блестящий материал в Москву.
Так. Стоп. Журналист имеет право добывать информацию всеми доступными ему способами. Более того, имеет право не раскрывать источник этой информации. Это по закону. А по морали?
Я участвую в злодеянии? Вопрос. Но я даже на сантиметр не поднял ящик с боеприпасами. Я им помогаю? Нет. Я лишь воспользовался их транспортом, чтобы выполнить свою работу «с этой стороны». Там, в Ботлихе, наверняка есть камеры. От телекомпаний, которые сделали все возможное, чтобы их ребята туда попали. От телекомпаний, которые не стали полагаться на неформальные связи своих ребят.
Оттуда съемок будет много. Что плохого, если будет одна отсюда? Я не участвую в событиях. Я ФИКСИРУЮ СОБЫТИЯ.
Ладно, работаем.
— Костя, как дела?
— По статике все есть, позицию тоже отснял, ребят.
Теперь, пока время есть, надо сделать stand-up. Это когда корреспондент в кадре говорит слова. Особой смысловой нагрузки этот прием не несет, но служит для зрителя доказательством того, что журналист действительно был на месте события, а не купил или спер чужой материал. Эффект доверия. Плюс маме с папой приятно, а также жене, детям, подругам, друзьям, знакомым, знакомым знакомых. Сняли.
— Так, отлично, попробуем сделать синхрон (интервью).
Единственный человек из группы (банды?), с которым я общался хоть как-то начиная с сегодняшнего утра, был Ваха. Поискал его глазами. Он сидел на корточках в тени «Урала» и что-то оживленно обсуждал с водилой. Да, кто был водилой, я уже вычислил. Между ними на земле лежала карта, Ваха тыкал в нее пальцем, водила качал головой и тоже тыкал. Спорили о маршруте отхода? Кстати, кто командир всей группы — наших, и тех, кто ждал нас здесь, я тоже вычислил. Это был приземистый, широкоплечий, с короткими толстыми ногами и очень длинными руками дочерна загорелый мужик. Или у него цвет кожи такой? Все лицо — в бороде. Казалось, она росла из глаз. Колоритнейший типаж. Интервью надо делать с ним обязательно.
— Ваха, — прервал я географический диспут, — мне бы у командира интервью взять. Поможешь договориться?
— А он па-рускы нэ гаварыт.
— А ты переведешь.
— Пашлы, — вот что в них точно хорошо, это то, что не выпендриваются.
Похоже, командир не говорил не только по-русски. Ваха общался с ним через переводчика. Разговор был недолгим.
— Он гаварыт, давай, толко нэ долго — врэмэни нэт.
— Ваха, спасибо, а его переводчик по-русски говорит?
— Нэ-э-эт.
— Тогда давай так, его переводчик пусть тебе переводит, а ты мне переводи, — микрофон уже у меня в руках, кабель воткнут в камеру.
В общем, все получилось. Конструкция по звуку сложновата, но на то у нас Стасик есть.
А по смыслу было вот что: командир — араб, имени своего не назвал, приехал помогать братьям освобождать землю Аллаха от неверных. И прямо сейчас этим займется. Это вкратце.
А дальше они приготовились стрелять. Самое сложное для нас — успеть отснять и момент выстрела, и результат. Это, правда, сложно. Фокус сюда. Залп. Земля дрожит вместе с Костиком, Костик — вместе с камерой. Потом он должен успеть развернуться, поймать в видоискатель объект, снова навести фокус. На все — секунды. Хорошо, что объект мы знали заранее — «аэродром». Костик успел даже репетнуть пару раз.
Итак, залп, земля дрожит, Костик снимает. Я смотрю на желто-серую кляксу, на которой сидят зеленые мухи. Вдруг клякса превращается в оранжево-багровый шарик. Потом шарик лопается. Черный дым.
— Костик, как?
— Снял.
— Что-нибудь видно?
— Все видно, только опять длинный фокус, все дрожит. Зато все видно.
— Снимай дальше. Что видно-то?
— Да… это… вообще.
В руках у Вахи бинокль.
— Костик, камеру на плечо, давай сюда. Стас, микрофон. Ваха, прокомментируй, что видишь.
— Дыва кракадыла атлэталыс, карова и дыве васморки долга лэтат нэ будут.
— Записано.
А дальше все было стремительно. Взвыли моторы, свернулись установки, мы, подгоняемые воинами ислама, побросали кофры в кузов, сами полетели следом. Потом бешено мчались вниз, меня подбрасывало и жестоко швыряло на зеленый ящик (они опять оказались в кузове, но, кажется, в меньшем количестве), опорно-двигательный аппарат отчаянно страдал и грозил выйти из строя. Но это было уже не важно.
Вскоре мы услышали грохот. Такой теперь знакомый. Железный дровосек начал свою неистовую работу там, откуда мы только что скатились.
А потом был вечер. И еда. Мы сидели вокруг костра, все вместе. Откуда-то взялась говяжья (что неудивительно) тушенка, хлеб, вода. Насчет воды у меня были некоторые сомнения… Но жажда! Семь бед…
Военнослужащие говорили о своих делах на своем языке, мы о своих — на своем. Они понимали, о чем мы говорим. А мы, естественно, не понимали, о чем говорят они. Может, и к лучшему. Изредка вступали в международные отношения. На русском. Передайте, мол, пожалуйста, еще тушенки — пожалуйста, а вы не хотите ли еще хлеба? А какой у вас нож классный, которым вы банку вскрыли. Милая, интеллигентная компания у костра.
Светомаскировкой, кстати, не обеспокоились. Видимо, ночью нечего было бояться.
Потом все захотели курить. У меня был клевый, самый настоящий американский «Zippo». Я гордо достал его из кармана — вы, чучмеки, ножи, конечно, классные имеете, а вот такой штуки у вас нет — прикурил и, не гася, передал по кругу. Вернулся мой клевый «Zippo» в двух частях — крышка отдельно, все остальное — отдельно. Колесико свернуто набок. Восстановлению не подлежит. При этом пламя было. Я с досадой прихлопнул его крышкой. Теперь этот «Zippo» больше никогда не зажечь. Чьи умелые руки изуродовали верного спутника моих командировок, который никогда не гас ни при каком ветре? Я был расстроен. Это заметили.
— Э-э-э, Кыра, нэ растраывайса. Зачэм тэбэ эта кэрасынка? Приэдэш в Махачкалу, купыш сэбэ хароший, пласмасавый, газавий.
Это было сказано — честное слово — абсолютно искренне, без малейшего стеба. Дети гор…
Я задумался. Как я отношусь к этим людям? Вот мы сидим у костра, вместе едим. Их хлеб, кстати, не наш. Они доставили меня на то единственное место, где я мог хорошо выполнить свою работу. И не мешали, наоборот, помогли. Теперь, надеюсь, будут помогать отсюда выбраться. Как помогли уйти от артобстрела — Ваха командовал по-русски.
А ведь они враги. Есть у меня чувство вражды к ним?
Они сегодня на моих глазах уничтожили русские вертолеты. Наверняка погибли русские люди. Кстати, эти самые вертолеты, которыми управляли русские летчики, чуть раньше пытались уничтожить меня. Но они ведь не знали, что это я. А я эти вертолеты в тот момент ненавидел. И когда сегодня они превратились в груду расплавленных обломков, тень злорадства мелькнула в моей душе… Я относился к ним как к живым существам, гадким тварям, которые хотели убить меня.
