У них нехватка солдат, невзирая на контингент кроверожденных. Для большей численности они заберут из Сивринажа всех. Арсенал останется пустым.
Джесмин задумчиво нахмурилась:
– Не знаю, сможем ли мы выстоять против такого натиска.
– Я тоже не знаю. Возможно, вам не понадобится с ними сражаться.
Я умолкла. Требовалось принять решение, которое уже не отменишь. Решение вступать в бой или нет.
Казалось, Винсент стоит рядом, положив руку мне на плечо.
«Это твое королевство, – шептал он. – Я учил тебя сражаться за достойную жизнь. Я дал тебе зубы. Так пусти их в ход».
– Покиньте Мисраду, – сказала я. – Ваша цель – арсенал, пока он не охраняется. Нападите на него, захватите или уничтожьте. Сделайте то, что в ваших силах. У тебя хватит солдат для этого маневра?
Размытое изображение не помешало мне увидеть стальную решимость в глазах Джесмин.
– Скажу прямо: задача тяжелая. Но войск на попытку нам хватит.
Я не позволила себе дрогнуть, не позволила выпасть из состояния командующей.
– Так сделайте это. Довольно бегать от них. Довольно обороняться. У нас нет времени на полумеры.
Настало время сражаться по-настоящему.
Часть вторая
Новолуние
Интерлюдия
Нет ничего опаснее сделки. Нет ужасов страшнее тех, что вы выбираете. Нет судьбы хуже, чем та, о которой вы просите.
И по сей день никто этого не понимает.
На самом деле человек вообще мало что понимает, хотя и об этом он не знает. Некто жил незаметной жизнью в каком-нибудь городишке и бóльшую часть времени старался убежать от такой жизни. Из всех своих ограниченных возможностей он выбрал ту, что давала ему максимальную свободу. Он любит свободу, любит, когда морской ветер свистит у него в волосах. Эту любовь он испытывает и нынешней ночью, когда его корабль преодолевает коварные морские воды близ Обитр. Узкую полоску суши, вдоль которой он плывет, называют Крюком Ниаксии. Почему? Да потому, что беспечные моряки слишком часто попадаются здесь на крючок, словно беспомощные рыбы. Ночь темна. Вокруг корабля бушуют волны. Все небо покрыто штормовыми тучами.
У моряков нет шансов уцелеть.
Большинство погибает сразу же, когда корабль – слишком маленький и хрупкий для столь опасного путешествия – разбивается о неприступные скалы манящей земли Ниаксии. Они тонут в соленой морской воде; кого-то волна ударяет о прибрежные камни, превращая в окровавленные куски мяса, а кто-то гибнет, проткнутый насквозь оснасткой корабля.
Но этот человек, невзирая на всю никчемность собственной жизни, кое-чему все же научился.
Он научился сражаться.
Ему тридцать два года. Он не готов умирать. Его тело сильно покалечено (результат столкновения корабля со скалами), и все же он плывет к берегу, напрягая все мышцы и борясь с волнами. Ему удается выбраться на берег.
Он утомлен и измучен. Сознание вот-вот оставит его. Но он заставляет себя поднять голову и видит впереди силуэт города редкостной красоты. Под холодным лунным светом все очертания кажутся вырезанными из слоновой кости. У человека мелькает мысль, что ничего прекраснее он не видел.
В эту ночь он находится на пороге смерти.
Боги любят приписывать себе вмешательство в чью-то судьбу. Судьба ли его спасла? Или капризная удача, бросившая кость так, что он выплыл не где-нибудь, а здесь?
Человек отползает от берега, тратя на это последние силы. Песок под его руками сменяется каменистой поверхностью, а та – рыхлой почвой. Человек чувствует, что смерть идет за ним по пятам, ощущает ее в каждом своем судорожном вдохе и выдохе. Прежде он считал себя храбрым. Но никто не храбр перед лицом безвременной смерти.
Он бы и умер, если бы судьба, или удача, не спасла его. Но спасение стало для него проклятием.
В этот момент на него набрел король.
Король имел обыкновение коллекционировать души, и душа молодого мужчины пришлась ему очень по вкусу. Он наклоняется над человеком, который вот-вот потеряет сознание, смотрит на искалеченное лицо с правильными чертами. Затем король опускается на колени и задает умирающему вопрос, о котором тот будет вспоминать до конца своей необычайно долгой жизни:
– Ты хочешь жить?
«Что за глупый вопрос», – думает человек.
Конечно, он хочет жить. Он молод. Дома его ждет семья. Он проживет еще не один десяток лет.
Ответ человека звучит как мольба:
– Да. Очень хочу. Да. Помоги мне.
Позже он будет проклинать себя за это – за свою жалкую просьбу, оказавшуюся губительнее смерти.
Король улыбается и приникает ртом к горлу умирающего.
Глава восьмая
Райн
Септимуса я возненавидел с первого взгляда.
Я точно знал, кто он, но даже если бы и не знал, его внешность быстро бы мне подсказала.
«Этому кроверожденному вельможе нельзя доверять», – кричала моя интуиция.
Когда во время Кеджари он подошел ко мне, я не пожелал иметь с ним ничего общего. Но он цеплялся, как неприятный запах. Точнее, как болезнетворное поветрие. Этот мерзавец приходил ко мне снова и снова.
Поначалу он ничего не предлагал, появляясь как бы между прочим. В дни, предшествующие Кеджари, он оказывался везде, где находились мы с Мише, и подолгу торчал рядом с нами. Поначалу это не вызывало у меня подозрения. Он вел себя так же, как и большинство кроверожденных во время состязания: пользовался возможностью общаться с другими домами и прикидывал, где и на кого оказать влияние.
Повторяю, тогда меня это не беспокоило. Торчит и торчит.
Но потом, на третий или четвертый раз, я заподозрил неладное. А к тому времени, когда он отвел меня в сторону и сказал: «Я знаю, кто ты на самом деле», – он уже вызывал неприязнь.
Фраза, брошенная им, меня насторожила. Я перешерстил свой внутренний круг, пытаясь понять, откуда он это узнал, однако я и сейчас был в полном неведении. Но после той фразы он начал на меня давить.
«Тебе не сделать это одному. Ришане не настолько сильны. Твоя победа в Кеджари ничего не изменит».
«Тебе понадобится помощь».
«Позволь тебе помочь. Давай поможем друг другу».
Я грубо потребовал оставить меня в покое. У меня и в мыслях не было заключать с ним сделку. Я еще давным-давно узнал, насколько опасен тот, кто предлагает тебе все, чего ни пожелаешь.
А потом он заметил Орайю.
Я хорошо помню, когда именно он понял, что может использовать ее против меня. Это было на пиру Полулуния, когда он назвал ее Несаниной.
Я отказывал Септимусу до самого конца. До момента, пока он не помахал передо мной
