Я возношу молитву всемогущему и откусываю большой кусок от сэндвича.
Ты подаешь официантке знак, что пора наполнить наши стаканы, — самое время! — и восхищаешься моим здравомыслием. Отвечаю, что тут нет ничего такого.
— А вы с Номи… — осторожно начинаю я. Дверь в твое сердце сейчас приоткрыта благодаря текиле и подробностям моей личной жизни, и ты наконец готова меня впустить. — Вы словно девочки Гилмор во плоти. Что за история?
Ты тяжело вздыхаешь. Обводишь взглядом паб — никто не подслушивает. Рядом никого нет. Понимаю, свидания даются тебе нелегко, но это необходимый шаг. Ты тоже понимаешь.
— Я была молода, и моя жизнь… — Ты собираешься с духом. — В общем, я же рассказывала тебе о родителях?
— О маме Мэри Кей и дражайшем папеньке?
— Ага, — улыбаешься ты.
— Ты переехала сюда из-за отца? Что он натворил?
Я чую луковый запах: мы снимаем слой за слоем, обнажая истину. Ты говоришь, что развод грянул как гром среди ясного неба. Ни скандалов, ни измен.
— Будто мама однажды проснулась и осознала, что ей больше не нужен розовый «Кадиллак». И отец тоже.
— Наверняка были знаки.
— Я не замечала, — отвечаешь ты. — Ты умеешь видеть знаки? Читать людей и все такое?
Да.
— Ну, может быть.
— Думаю, все мы видим лишь то, что хотим видеть. — Ты снова нервно озираешься, словно кто-то из посетителей может сообщить Номи о нашем свидании. Потом снова расслабляешься. — Короче, моя мать объявила, что с «Мэри Кей» покончено, что мы переезжаем на остров Бейнбридж и что она жаждет встречи с природой.
— И ты не знаешь, почему она ушла от твоего отца?
— Понятия не имею. Развод прошел мирно. Ни битвы за опеку, ни ссор. Отец даже отвез нас в аэропорт! Представляешь, он поцеловал нас на прощание, как будто мы собрались в небольшой отпуск. И мы оставили его в полном одиночестве. Мать сделала меня соучастницей. Но жаловаться было бы несправедливо — ведь, как я и сказала, все прошло мирно.
— О господи… — Я сочувствую тебе. Честно.
— Мама всегда чуть ли не заставляла меня пользоваться подводкой для век, а потом вдруг… Мы здесь, и она заявляет, что можно обойтись и без помады. Я не спрашивала, почему мы переехали, и все же… Мою мать словно подменили — что может быть страшнее?
Я вспоминаю о Лав, о моем бессилии, о ее слепой решимости сделать нашего ребенка только своим.
— Я тебя понимаю.
— А потом, после всей этой драмы, она каждую ночь звонила отцу и уговаривала его хорошо питаться.
— Странно.
— Ты тоже так думаешь? А ведь тогда не было мобильных телефонов, я даже не могла позвонить друзьям. Здесь я еще никого не знала. Мне было так одиноко! А мама сидела в своей комнате, разговаривала с отцом, позволяла ему делать ей комплименты, будто их брак не распался. Я помню, как подумала, мол, ого, ты же его бросила… Ты переехала в другой штат. Но ты не в состоянии оставить мужчину даже после развода.
— Охренеть!
Ты салютуешь мне пустым стаканом.
— Впрочем, друг мой, информации на сегодня слишком много.
Мы перекидываемся парой шуток, и ты снова просишь официантку повторить напитки — поток наконец сломал плотину.
— Получается… Ну, знаешь, бывают фиктивные браки. А как насчет фиктивного развода?
— Хороший термин.
Ты не отрываешь взгляд от стола, пока официантка наполняет наши стаканы, затем благодаришь ее и делаешь глоток.
— Я просто хочу понять, зачем она вообще подала на развод, если собиралась до конца жизни вести с отцом задушевные беседы по телефону? Почему она не осталась рядом с ним, если уж на то пошло? Зачем перевернула мою жизнь с ног на голову?
Я молчу. Ты ведь и не ждешь ответа. Тебе нужно, чтобы тебя выслушали.
— Оглядываюсь назад и не понимаю, как я выжила. — Ты вздыхаешь. Сейчас твое сердце наполняется самым сильным сочувствием — сочувствием к самой себе. — Мы с мамой без конца ругались. Однажды я так разъярилась, что швырнула в нее телефонный аппарат, и у мамы на лбу остался большой шрам. Ей пришлось прикрывать его челкой. — Я улыбаюсь, а ты хмуришь лоб. Все верно, насилие в отношении женщин — плохо. Даже если совершаешь его ты сама. — В общем, похоже на «Серые сады»[9], только никакого веселья. — Я люблю тебя. — Хотела бы я, чтобы Бейнбридж походил на Кедровую бухту, но здесь нас никто не ждал с распростертыми объятиями. — Ты отхлебываешь текилы. — И однажды Меланда пригласила меня на обед. Рассказала о своих далеко не образцовых родителях… — Следовало догадаться, ведь они назвали дочь Меландой. — Я рассказала о своих. Она меня успокоила — мол, я хорошо впишусь в местное общество, потому что все жители острова в чем-то когда-то напортачили, хоть и отрицают это… Не знаю. Моя жизнь возобновилась. Меланда стала моим громоотводом. Показала мне граффити в Форт-Уорде. И эти граффити… Ну, помогли. И до сих пор помогают.
— Как это?
— Они похожи на незаконченный диалог. У нас с мамой так и не нашлось времени, чтобы наладить контакт. А теперь я езжу в Форт-Уорд, и мы как будто разговариваем, хотя ее давно нет. Может, она когда-нибудь появится в небе и скажет, что я не обречена испортить жизнь своей дочери так же, как она испортила мою… — Вот почему ты избегаешь отношений… Ты пожимаешь плечами. — Не знаю. Наверное, я уже пьяна.
Ты не пьяна. Тебе просто некому излить душу. Смотришь на меня — не веришь, что я наконец-то рядом — и ухмыляешься. Не веришь, что я все еще рядом.
— Довольно грустная история, да?
— Нет, — откликаюсь я, — это история про жизнь.
Я попадаю в точку, и ты смеешься.
— Что ж, я поклялась никогда не поступать так с Номи. Никогда.
Ты осекаешься. Почувствовала себя со мной в безопасности и забыла, где мы находимся. Окидываешь взглядом паб, утираешь выступившие слезы и фыркаешь.
— Иногда мне кажется, что я забеременела, только чтобы разозлить маму. Чтобы напомнить ей: когда ты действительно кого-то любишь, ты с ним, ну, трахаешься, а не просто болтаешь по телефону… — Вот теперь ты слегка опьянела. — И когда занимаешься сексом, бывает, презерватив рвется. Се ля ви.
— Ясно, — говорю.
Ты снова тревожно озираешься.
— Да, момент был явно неподходящий… Но я изо всех сил стремилась создать свою маленькую семью, будто желая получить хоть один повод для гордости.
— Так и вышло.
