лишать рыбину кос. Часовня остается за спиной, видение пропадает из памяти, и я возвращаюсь к своим мыслям об Исабель.
Мои слова о деревенских девках, разумеется, задевают ее. Можно подумать, что она родилась не в Малой Долине, а где-нибудь в столице. Потом Исабель высказывает мне, что она вовсе и не девка, и звать ее Исабель, и я понимаю, что только что увидел у рыбы эмоцию.
Обиду.
Это так интересно, что мне хочется рассмотреть лицо Исабель ближе. Увидеть, есть ли на нем еще эмоции, или же ей обидно только потому, что правильных, хороших девушек церковь учит, на что следует обижаться, а на что – нет. На какую-то секунду мне кажется, что я улавливаю что-то в глазах Исабель, но затем они снова становятся непроницаемы. Однако любопытство уже охватывает меня. Давно что-то не занимало меня так, как простой вопрос: как дочь гончара могла научиться поддерживать беседу не хуже знатной девицы? И не просто поддерживать, пустая болтовня тоже наука, но не великая. А так складно выражать свои мысли, простирающиеся намного дальше предметов, которые могут волновать девушку ее возраста и происхождения.
У меня был период, в который я отправлял сперва Марела, затем Мелеха в город, скупать все сочинения, в которых речь шла бы о любви.
У меня были и запрещенные книги, и те, которые покупались тайком, и развратные сочинения, и целомудренные. Но любви там не было. Была страсть, было морализаторство, была наивность. Все, что угодно, кроме того, что я ожидал там найти.
Единственное, что мне действительно понравилось, было сочинение «Освященница», написанное неким неизвестным Дейро, и запрещенная церковью к изданию.
Правда, и в нем было отнюдь не про любовь.
В рассказе о матери Исабель мне чудится недоговоренность. Что-то, похожее на одну из тех слезливых историй, которые я читал. Я готов согласиться с тем, что бродячая артистка могла иметь талант к игре на скрипке и выучить дочь. Но научить ее думать и говорить так, чтобы я ощущал почти что равенство с ней…
Мне хочется выпытать у Исабель, рассказывала ли ее мать что-то о своей жизни до Малой Долины, но Исабель ничего такого не помнит.
А смерть от простуды – что за унылый конец истории?
Исабель, похоже, готова говорить о матери бесконечно долго, но слушать о чужих покойниках, когда рассказ не приближает к отгадке – зачем? Да и, может быть, я все придумал от скуки. В конце концов, Марел оказался очень сообразительным человеком. Возможно, у них это семейное.
Размышления над вероятным секретом матери Исабель неожиданно пробуждают у меня аппетит. Мне ведь так и не удалось толком позавтракать, да и ужин накануне был весьма скуден.
Мне приходит в голову, что будет забавно накрыть второй завтрак в обеденном зале. Помню, как впечатлен был Марел, когда я позволил ему сесть рядом с собой, положил серебряные приборы и дал белоснежную салфетку на колени.
Это когда я еще изо всех сил старался сделать вид, что все идет как прежде. Мелех обеденный зал не любит – не знает, куда девать руки. Поэтому мы чаще едим на кухне или, в хорошую погоду, устраиваем пикник под деревьями. Интересно, как поведет себя Исабель, если я выставлю на стол фарфоровую посуду и достану из погреба бутылочку вина?
День обещает быть забавным.
Надо отдать Исабель должное: она не смотрит на столовые приборы как на диковинку. Даже следует моему примеру и чинно разворачивает салфетку у себя на коленях. Мелех, дурак, все боялся, что на нее упадет еда и обычно уходил с пятном соуса на штанах.
Я ловлю себя на мысли, что как будто вернулся в далекое прошлое. Ткань на стенах зала, конечно, выцвела и истрепалась, но я и Агнес стараемся держать используемые комнаты в чистоте. Так что стол и полы были натерты до блеска, посуда в серванте недавно очищена от пыли, стекла вымыты, и даже картины выглядят как-то… светлее. Мы давно уже не зажигаем свечи в люстре, а уж процесс снятия с нее паутины превращается в настоящее приключение. Странно, но мне нравится мысль о том, что наш обед выглядит так, будто в моей жизни ничего не произошло.
Я ожидаю, что холодная телятина с брусникой и картофельный суп произведут на Исабель впечатление. Вчера мне не спалось и я до поздней ночи готовил, забивая мысли и воспоминания. Но Исабель, поморщившись, отодвигает от себя тарелку с первым и, прожевав кусочек второго, сплевывает его в салфетку. Ну хоть не обратно в тарелку.
– А что-то еще у тебя есть? – спрашивает наглая девчонка, делая такое лицо, будто ожидала королевский ужин из двадцати блюд.
– Это не очень… съедобно, – добавляет она, видимо решив ужалить мою гордость как можно сильнее.
В самом деле, глупый виконтишка распушил хвост перед деревенской девкой. Хватило бы с нее лука с хлебом. Да что я вообще делаю?!
Лицо Винсента стало злым.
– Что, твой желудок не привык к таким деликатесам? – наклонился он через стол к Исабель.
Девушка облизнула губы.
– В твоем супе не хватает соли и трав. Он пресный. А мясо такое жесткое, что его невозможно жевать, – ответила она, вжавшись в спинку стула. Тарелка просвистела мимо левого уха Исабель и врезалась в сервант, чудом не разбив стекло.
– Пошла вон! – заорал виконт, вскакивая с места и пиная ногой соседний стул.
Девушка схватила со стола нож и выставила его перед собой.
– Ты что, совсем дурная? – остановился Винсент.
Исабель отступила к двери.
– Я не хотела обидеть вас… тебя. Но лучше, если я буду говорить правду, так? Тогда ты сможешь верить мне. Твой обед не плох для того, кто… кто раньше никогда не имел дела с кухней. Но я могу подсказать, как сделать его лучше.
– Винсент пригладил ладонью волосы.
– Почему ты думаешь, что мне важно тебе верить?– спросил он мрачно.
– Потому что иначе мы не сможем проводить целый день вместе, – твердо ответила Исабель.
Виконт покачал головой.
– Опусти нож. Если бы я хотел сделать тебе больно, тарелка попала бы в твою голову, – Винсент помассировал себе висок. – И вообще, Мелех никогда не жаловался.
Исабель наконец-то положила нож на стол.
– Отец очень боится обидеть кого-либо, – уклончиво ответила она.
– Знаешь, сейчас тебе лучше уйти домой, – виконт отвернулся. – Будем считать, что твое первое знакомство с Лозой состоялось. Я буду ждать тебя завтра, с самого утра, – добавил он сухо.
Исабель, еще не привыкшая к скачкам настроения Винсента, зачем-то
