который прочертил его живот на уровне паха; он любил трогать этот маленький рубец плоти. Он смотрел на потолок, он гладил шрам, и на сердце у него было тяжело. В палату вошел Франсийон, направился к Борису, неторопливо шагая между пустыми койками, и вдруг остановился, разыгрывая удивление.
— Я тебя искал во дворе.
Борис не ответил. Франсийон негодующе скрестил руки.
— Два часа дня — а ты еще в постели!
— Я сам себе надоел, — сказал Борис.
— У тебя хандра?
— Никакая не хандра, просто я сам себе надоел.
— Не переживай. В конце концов это закончится.
Он сел у изголовья Бориса и начал скручивать папиросу. У Франсийона были большие глаза навыкате и нос, как орлиный клюв; вид у него был свирепый. Борис его очень любил: иногда, едва взглянув на него, он разражался безумным хохотом.
— Ждать недолго! — сказал Франсийон.
— А сколько?
— Четыре дня.
Борис посчитал по пальцам:
— Получается восемнадцатого.
Франсийон в знак согласия что-то пробормотал, лизнул клейкую бумагу, закурил папиросу и доверительно наклонился к Борису.
— Здесь никого нет?
Все койки были пусты: люди были во дворе или в городе.
— Как видишь, — сказал Борис. — Разве что шпионы под койками.
Франсийон нагнулся ниже.
— В ночь на восемнадцатое дежурит Блен, — объяснил он. — Самолет будет на площадке, готовый к отлету. Он нас пропустит в полночь, в два часа взлетаем, в Лондоне будем в семь. Что скажешь?
Борис ничего не ответил. Он щупал шрам и думал: «Они везучие», и ему становилось все грустнее и грустнее. Сейчас он меня спросит, что я решил.
— А? Ну? Так что ты об этом думаешь?
— Я думаю, что вы везучие, — сказал Борис.
— Как везучие? Тебе остается только пойти с нами. Ты же не скажешь, что это для тебя неожиданность? Мы ведь тебя предупредили.
— Да, — признал Борис. — Это так.
— Так что же ты решил?
— Я решил: черта с два, — с раздражением ответил Борис.
— Однако же ты не собираешься оставаться во Франции?
— Не знаю.
— Война не закончена, — упрямо сказал Франсийон. — Те, кто говорит, что она закончена, трусы и лжецы. Ты должен быть там, где сражаются; ты не имеешь права оставаться во Франции.
— И ты меня в этом уверяешь? — горько спросил Борис.
— Тогда решай.
— Подожди. Я жду приятельницу, я тебе об этом говорил. Решу, когда ее увижу.
— Тут не до приятельниц: это мужское дело.
— Сделаю, как сказал, — сухо промолвил Борис. Франсийон смутился и замолчал. «А вдруг он решит,
что я их выдам?» Борис заглядывал ему в глаза, пока не увидел на лице Франсийона доверчивой улыбки, которая его успокоила.
— Вы прилетите в семь? — спросил Борис.
— В семь.
— Берега Англии по утрам должны быть восхитительны. Со стороны Дувра там большие белые утесы.
— Да, — подтвердил Франсийон.
— Я никогда не летал самолетом, — сказал Борис. Он вынул руку из-под рубашки.
— Тебе случается чесать шрам? — Нет.
— Я свой все время чешу: это меня раздражает.
— Если вспомнить, где расположен мой, — сказал Франсийон, — мне было бы сложно чесать его на людях.
Наступило молчание, потом Франсийон продолжил:
— Когда придет твоя приятельница?
— Не знаю. Она должна приехать из Парижа — попробуй доберись оттуда!
— Ей лучше поторопиться, — заметил Франсийон, — потому что времени у нас в обрез.
Борис вздохнул и повернулся на живот. Франсийон равнодушно продолжал:
— Свою я оставляю в неведении, хотя я ее вижу каждый день. В вечер отъезда я ей пошлю письмо: когда она его получит, мы будем уже в Лондоне.
Борис, не отвечая, покачал головой.
— Ты меня удивляешь, — сказал Франсийон. — Сергин, ты меня удивляешь!
— Кое-что тебе не понять, — ответил Борис. Франсийон замолчал, протянул руку и взял книгу. Они
пролетят над утесами Дувра ранним утром. Но что толку об этом думать: Борис не верил в чудеса, он знал, что Лола скажет нет.
— «Война и мир», — прочел Франсийон. — Что это?
— Это роман о войне.
— О войне четырнадцатого года?
— Нет. О другой. Но там всегда одно и то же.
— Да, — смеясь, согласился Франсийон, — там всегда одно и то же.
Он наугад открыл книгу и погрузился в чтение, хмуря брови с видом горестного интереса.
Борис снова прилег на койку. Он думал: «Я не могу причинить ей боль, я не могу уйти второй раз, не поговорив с ней. Если я останусь ради нее, это будет доказательством любви. Да уж, странное получается доказательство». Но есть ли у солдата право оставаться ради женщины? Франсийон и Гибель, разумеется, скажут, что нет. Но они слишком молоды, они не знают, что такое любовь. «Что такое любовь, я уже знаю, туг меня просвещать не надо, и я знаю ее цену. Следует ли остаться, чтобы сделать женщину счастливой? При таком раскладе, скорее всего, что нет. Но можно ли уехать, сделав при этом кого-то несчастным?» Он вспомнил высказывание Матье: «У меня всегда хватит храбрости, чтобы при необходимости доставить кому-то страдание». Все так, но Матье всегда поступал обратно своим словам, и храбрости доставить кому-то горе ему явно не хватало. У Бориса сжалось горло: «А что, если это просто безрассудная выходка? Что, если это чистейший эгоизм: отказ от тягот цивильной жизни? А может, я прирожденный искатель приключений? А может, вообще погибнуть легче, чем жить? А может, я остаюсь из-за любви к комфорту, из-за страха, из-за желания иметь под рукой женщину?» Он обернулся. Франсийон склонился над книгой прилежно и в то же время с каким-то недоверием, как будто он пытался уличить автора в неправде. «Если я смогу ему сказать: я еду, если это слово сможет сорваться с моих губ, то так тому и быть». Он прочистил горло, приоткрыл рот и ждал. Но слово не шло на язык. «Я не могу причинить ей такое горе». Борис понял, что без совета Лолы он ничего не решит. «Она, безусловно, скажет нет, и все будет улажено. А если она не придет вовремя? — испуганно подумал он. — Если ее не будет к восемнадцатому? Нужно будет решать одному? Предположим, я остался, она приезжает двадцатого и говорит: я бы позволила тебе уехать. То-то физиономия у меня будет. Другое предположение: я уезжаю, она приезжает девятнадцатого и кончает с собой. Ох! Дьявол!» Все перемешалось у него в голове, он закрыл глаза и погрузился в сон.
— Сергин! — крикнул от двери Берже. — Тебя во дворе ждет девушка.
Борис вздрогнул, Франсийон поднял голову.
— Это твоя приятельница.
Борис опустил ноги и почесал стриженую голову.
— Держи карман шире, — зевая, сказал он. — Нет, сегодня меня навещает сестра.
— Да? Сегодня тебя навещает
