и свежестью — зелень тут всегда как ранняя, так сочны и молоды ее краски; очевидно, близость моря, влажность делает ее такой. На берегу моря, у входа перед главной аллеей, поставлен был памятник Русалке, в память судна, погибшего во время шторма. В конце парка небольшой пруд с лебедями и островком посередине. Лодки иногда плавают там. Гуляющие кормят изящных лебедей.
Телеграмма! Правда, мы ее ждали, но она все-таки приходит всегда неожиданно, чтобы мы были готовы, и дядя Павлуша, третий папин брат, тут как тут. Едем дальше, в Гельсингфорс. От Ревеля он в пяти часах езды. Часа в четыре садились и к вечеру уже подплывали к освещенному и нарядному городу — к столице Финляндии. Скверы благоухали.
Поехали ночевать к самому старшему папиному брату Джону. Мы его почти не знали, он был очень занятой, очень богатый, и кроме дома или квартиры, точно не знаю, у него была мыза, куда семья уезжала на все лето, а квартира стояла пустая. Ее никто не охранял, в Финляндии воровства не бывает. На балконе на ночь можно оставить велосипед.
Вошли. Запах нежилого помещения, на вещах тончайший слой пыли и мертвая тишина. Не забыть замечательных игрушек, особенно трехэтажного кукольного дома в разрезе, где было все, о чем можно только мечтать. Три квартиры, в каждом этаже по одной: из четырех комнат с маленькой кухонькой, а в ней кафельный пол, на полочках всякая кухонная посуда. Вышина дома была немного ниже платяного шкафа. Окошки с занавесками и лампа висячая над столом в столовой, все как по-настоящему.
Я была ошеломлена и заворожена. Было совершенно невероятно, чтобы у одной семьи было столько вещей, и таких замечательных: тут был и велосипед, и огромный мяч, и обруч со звонком. Значит, там, где они сейчас, тоже все есть. Ведь это летние игрушки, они нужны им!
Утром ходили с дядей Павлушей по городу: красивые дома, большие магазины. Были и на рынке, и я в первый раз увидела крытый рынок. Если дождь, ни на кого не льет. Продавщицы в белых фартуках с нарукавниками.
Много рыбы свежей, молочных продуктов, овощей. Все красиво разложено и продается очень аппетитно.
Ходили в зверинец. Смотрели на томительно и нервно ходящих хищников. Мне там не нравилось: удушливый запах животных, тяжелое и тоскливое рычание бедных пленников и, потом, как-то страшно и ненадежно. Думалось: сломает хищник клетку и наделает бед!
На следующий день мы уезжали пароходом. Гельсингфорс поражал необычайной чистотой и нарядностью улиц, их убранством; ни одной папиросы, ни одной спички — чисто! Солоноватый горький запах моря и какой-то особенно легкий воздух, когда приближаешься к гавани, но тут примешивается запах смолы, и от промасленного шпагата шли неприятные струи.
Пароход сиял чистотою, все блестело на нем. Мы поднялись по трапу на палубу, темно-желтый дощатый пол, точно лаком покрытый, с каким-то рисунком по краям, казался очень нарядным. Загудела труба, пароход отчалил, мы двинулись навстречу безбрежному морю, чайки летали, кричали совсем не страшно, а как-то особенно приятно, и оставленный город уходит, уходит и, наконец, совсем исчезает. Мы стояли на палубе и смотрели на темную бездну воды, и ни минуты не думалось, что можно утонуть.
В каюту идти совсем не хотелось. Поесть спустились в столовую: круглые окна, расположенные высоко, с толстым стеклом, были открыты.
Мебель накрепко привинчена на случай качки. Столы покрыты белой скатертью и в маленьких загородочках, металлических и деревянных, графины и стаканы. Мы сели за стол, нам подали яичницу и кнекебре. Кнекебре — это хрустящие, из серой муки с тмином, большие лепешки, размером больше столовой тарелки, их очень вкусно есть со сливочным маслом.
В столовой было тихо, люди говорили между собой вполголоса. Нарядная молоденькая девушка в белом передничке подавала закуски. Мы хрустели кнекербрешем и наблюдали за публикой, ехать нам было недолго, часа четыре, может, пять, не больше. Когда показался берег, мы поднялись на палубу, и по мере приближения к гавани все высыпали, и каждый искал глазами своих близких. Гангё — курортный город, и много домов в нем построены дядей Павлушей. Очень медленно пришвартовывался пароход. Хотелось его подогнать: скорей, скорей!
Вот бабушка, ее всегда везде найдешь: она высокая, большая, полная, похожа на Екатерину II. Бабушку любили все, несмотря на то что она была очень строга и требовательна и совершенно не выносила бездельников.
Сели в четырехместный экипаж. Улицы с одной стороны шли мимо леса и скал, только на главной улице по обе стороны были дома. Улица, на которой возвышалась наша вилла, была застроена в основном с одной стороны, через улицу — сосновый лес с черникой и брусникой.
Лошади остановились около гранитной лестницы, высеченной в cкале, верхние ступеньки были мраморные, и по обеим сторонам стояли садовые вазы с геранью, по хрустящему гравию подошли к дому. Вилла была высоко над берегом моря, кругом сады, везде цветы, по узкой тропинке можно было прямо спуститься к морю. А какие камушки! Розовые, белые, гладкие — взять бы их все и увезти.
На берегу небольшие лавы, на них домишко лоцмана, по обе стороны привязаны лодки, лениво качают-ся на волнах. Немного вправо — купальня, была ли она наша, или еще чья, не знаю, но мы ходили туда купаться, спускаясь в воду по ступенькам, и сразу тебе по горло, это, видно, делалось ввиду прохладной воды и мелкого берега, потому что, начав купаться, ходили каждый день, а если было холодно, бабушка ходила вместе с нами, заставляя непременно окунуться. Помню, было 7 градусов, а бабушка говорит: «Окунись, окунись сейчас же, потом побежишь, и целый день тебе будет жарко». Нырнешь, зубы стучат, руки дрожат, бабушка помогает одеваться, и бежишь свежая и сильная. Это она закаляла нас и научила преодолевать трудности.
У бабушки дома было так уютно, хорошо! Первая комната, рядом с передней, была бабушкина, я спала с нею. Комната большая: у окна стоял рабочий рукодельный столик с мягким сатиновым зеленым мешком под крышкой посередине, там всегда лежала какая-нибудь неоконченная работа. Мягкий диван, глубокое кресло, письменный столик, ширмы закрывали кровать.
Кабинет дяди Павлуши совсем другой, он весь был установлен моделями пароходов, судов, катеров. Они стояли под стеклянными овальными колпаками и были так хороши, что нельзя оторвать глаз. Одна модель лучше другой: все мельчайшие подробности, все необходимые части, все было сделано так замечательно красиво, что мы, бывало, просто часами стояли и любовались этими произведениями искусства. Дядя Павлуша не разрешал входить без него в кабинет, мы честно
