упомянутых личностей. Он также тщательно скрывал свои верования и принуждал себя к исполнению чуждых ему обрядов. Он так ловко и осторожно держался, что подозрительный двор арианского императора не мог раскрыть его эллинских языческих симпатий ни в Афинах, ни в столице.
Юлиан в Лютеции. В 355 г. Констанций должен был отправиться в поход против персов. Надо было поручить кому-нибудь управление Западом, и Юлиана пришлось тогда объявить цезарем. Он учредил свою резиденцию в Lutetia Parisiorum, нынешнем Париже. Это был небольшой городок с амфитеатром и древними памятниками; там Юлиан соорудил себе великолепный дворец и термы (теперь musée de Clugny), развалины которых еще можно видеть на бульваре Сен-Мишель. Там новый цезарь сблизился с местным префектом Саллюстием, который тоже был в душе язычником, но, однако, своей опытностью сдерживал юношеское увлечение Юлиана. Саллюстию и Юлиану приходилось разбирать непрестанные столкновения между католиками и арианами, что еще более укрепляло их языческое настроение. Бенедиктинцы, составители литературной истории Франции[8], говорят, что Саллюстий был Периклом для Юлиана, но что он с большей терпимостью относился к христианам. Для Констанция показалась подозрительной дружба Саллюстия с цезарем Галлии, и через два года он отозвал Саллюстия во Фракию. Юлиан написал трогательное письмо на разлуку с другом; в нем видно его любящее сердце. Он ждал императорской власти для того, чтобы возвратить к себе любимых людей и дать торжество эллинскому политеизму. Эта власть далась ему скорее, чем он ожидал, но еще раньше он успел прославиться своими военными успехами и административными реформами. Прибыв в Галлию, он из кабинетного ученого скоро стал отличным полководцем и администратором. Это был уже не философ, а государственный человек. Такая быстрая перемена показывает в Юлиане даровитость и богатство натуры. У него не было военного опыта, но в борьбе с германцами он имел успех вследствие своих природных качеств, главным образом, благодаря терпению и расчетливости.
Тогда германцы становились очень смелы; они часто с громадными силами осмеливались переходить через Рейн. Они стали соединяться в большие союзы, из которых особенно страшен был тогда союз алеманнов. То была агломерация рейнских племен, которые беспокоили римлян больше всего. Союз занимал территорию по всему среднему Рейну до Майна. Дальше, по нижнему Рейну, расположился союз франков. Эти федерации стремились разорить Галлию и овладеть ею. Юлиан разбил алеманнов при Страсбурге и даже пленил их вождя; потом, перейдя Рейн, он обратился против франков. Борьба с алеманнами не кончилась; Юлиан оставил ее в наследие своим преемникам. Он занимал у них укрепления, одно за другим, и на время остановил германский напор, внушив варварам уважение к римскому оружию. Неизвестно, мог ли он достичь прочных результатов, если бы в его распоряжении были большие военные средства; в этом можно сомневаться, как показали события.
Вдруг в 360 г. Юлиан получает приказание отправить часть своих войск на Восток, на помощь императору. Констанций, видимо, подозревал Юлиана. Цезарь с неохотой отправлял войска, да и сами легионы еще более неохотно шли на Восток. Перед отправлением эти войска взбунтовались перед дворцом Цезаря. Они потребовали своего любимого вождя, посадили его на щит, пронесли через улицы Лютеции и тем самым провозгласили его императором; прочие галльские войска поддерживали их. Юлиану нельзя было отказаться; иначе он погубил бы и себя и преданных ему людей. Юлиан известил Констанция о событиях в Лютеции, но тот потребовал полной покорности. Обстоятельства сложились так, что Юлиану пришлось объявить войну Констанцию. Он уже подходил к границам Фракии. Констанций выступил против него но, во время похода, внезапно скончался.
Император Юлиан (361–363). Других претендентов на престол, кроме Юлиана, не было, и он без протеста был признан императором в 361 г. Понятно, он не желал более скрывать своих чувств, враждебных христианству. Четыре года тому назад в Галлии закон грозил смертной казнью за жертвоприношения, а теперь их совершал торжественно и собственноручно молодой император. Кроме осуждения за роковую историческую ошибку, Юлиан заслужил справедливый упрек за мстительные преследования своих врагов и врагов его убитого брата. Прогнав от двора христианских духовных, Юлиан не сумел окружить себя лучшими людьми языческого мира. Вокруг него собрались остряки, шуты, пустые болтуны и софисты. Правда, он не позволял приближенным участвовать в управлении и не подпал под их влияние. Но дух старины отлетел безвозвратно. Юлиан напрасно старался внушить, как нужно было держаться этой старины. Своего друга префекта Саллюстия он пригласил к себе в товарищи по консульству, чего на практике уже не делалось уже сто лет. Юлиан скоро провозгласил веротерпимость и равенство вероисповеданий, причем рассчитывал, что христианство само собой сокрушится от внутренней борьбы, от раздора между арианством и ортодоксальной верой. Но ариане и ортодоксальные христиане, вернувшись теперь из изгнания, боялись спорить друг с другом, одинаково презирая императора. Последовавший затем указ о запрещении христианам посещать школы грамматиков и риторов был также бесполезен. Юлиан рассчитывал этим лишать христиан образования, но грамматики и риторы за деньги продолжали учить и христиан. Сам Юлиан искусственно оживлял дух язычества; он заимствовал у христиан их филантропические учреждения, которые, конечно, противоречили язычеству.
Юлиан хотел послужить империи на восточных границах, он необдуманно начал персидский поход, который отличался фантастичностью замысла и в который не верил он сам. Юлиан точно искал смерти. Она была ему предсказана на Востоке, о чем рассказывает современный ему историк Аммиан Марцеллин. Отправляясь в поход, он рассчитывал, в союзе с царем Армении, обещавшим ему помощь, взять Селевкию; но для этого сначала было нужно взять Ктесифон, который был соединен мостом с Селевкией. С трудом его армия дотянулась до Тигра и перешла его, но вместо того, чтобы взять город, она углубилась в степи. Обещанная армянская помощь все не являлась, а между тем персидский царь со своими конными полчищами оцепил римскую армию. Легионы возмутились, отказались дальше идти и требовали отступления; император с прискорбием должен был исполнить их желание. Он искусно вел отступление, но в одной из мелких стычек был смертельно ранен.
Прощаясь с друзьями, уже в последней агонии, он говорил, что умирает с радостью, рассчитываясь с природой, которая дала ему тело и жизнь. «Я не сделал ничего, — говорил он, — что заставило бы меня раскаиваться и воспоминание о чем побудило бы меня краснеть, — ни в изгнании, ни тогда, когда правил империей. Я сохранил власть незапятнанной, служа интересам и благу народа». Когда его слуха достигли рыдания и стоны приближенных, он просил не сожалеть о нем, а радоваться, что римский император возвращается к небу и светилам. Он просил назвать то место, где он пал.
