вымахнул, даже не поблагодарив ее.
Он не ведал, что прогулки с доктором Люэсом только начались.
5
Вечерами Алексей Николаевич играл с генералами в дурачка или, за рюмкой, отчитывался о сделанном за день. Иногда забегал Наварин, который, однако, не очень баловал их вниманием. Почти все свое время он, как обычно, уделял прекрасному полу.
Теперь, когда Алексей Николаевич полагал, что опасность миновала, работа пошла резво: до обеда он успевал перемарать два печатных листа о любви металлургов, а перед ужином, после тенниса, выкраивал часок-другой для собственного скромного сочинения.
Он находился в очередном плену, на сей раз литературном, у пожилой дамы, жизнь которой сложилась загадочно и необычно, впрочем, как и любая другая, если присмотреться внимательно. Только надо было увидеть ее без защитных покровов.
Первое впечатление — штамп: знаменитый до войны (в двадцать четыре года) директор металлургического завода, кавалер ордена Ленина, первая в стране женщина — депутат Верховного Совета СССР, героиня войны, открытая и широкая натура. Сила ее воли, в самом деле поражала. Хрупкая, рыжевато-седая, Елена Марковна сильно хромала (последствия тяжелого ранения, повредившего кости таза). Но каждый день спозаранку совершала длинные пробежки вдоль моря под наблюдением боготворившего ее мужа. Много повидала и знала людям цену. При всем том была до крайности романтична и экзальтированна. После чтения дурного романа или просмотра халтурного телефильма восклицала:
— Я никогда так не переживала! Я думала, что не виживу после этого!
О каждом своем знакомом Елена Марковна пылко говорила;
— Это наш самий любимий человек! И ми для него — все!
И вместе с искренностью, даже простодушием, таились в ней игра, расчет и еще что-то, тянущееся из запретного местечкового мира и сиротского, нищего детства.
В начале знакомства, уступая ее настояниям, Алексей Николаевич, уже хорошо подогретый, обещал заняться романом о любви металлургов. Но нужно было согласие главного редактора.
— Позвоните, Елена Мароковна, это же простая формальность…
— Ах, это невозможно! Я так стесняюсь! — И она быстро закрыла лицо, чтобы зорко поглядеть на Алексея Николаевича между пальцев рыжими паучьими глазами в светлых ресницах.
Он случайно узнал позже, что Елена Марковна уже обо всем договорилась.
Широта сочеталась у нее с крайней экономностью — по отношению к домашним, мужу и брату. Здесь она была любимым, но тираном, деспотом, диктатором.
Вот, за столом она жадно схватила бутерброд с черной икрой и ящеричьим движением языка попыталась сдвинуть икру на ближнюю половинку, но это ей не удалось. Тогда она пальцем подгребла икру к краю бутерброда, съела ее, а хлеб быстро передала Семену Ивановичу, который положил на него шпротину и заглотал. Пока она ела, икра тропотали тыле ее морщинистого рта.
Маленькие семейные хитрости!
Подали горячее — молодую свинину. Генерал только нацелился вилкой на жирный кусок, как Елена Марковна вскрикнула:
— Сеня! Ти, что, забил? У нас же есть прекрасная курица с гречневой кашей! Ми же ели ее позавчера!
И генерал покорно стал раскапывать кашу в отдельной тарелке, ища там курицу.
То же самое с братом.
Когда Елена Марковна заметила, что салат (свекла, морковка, чернослив) остался нетронутым, хотя она положила каждому из гостей по ложке, он тотчас был унесен в кухню. Алексей Николаевич вошел туда в тот момент, когда брат Елены Марковны, держа в левой руке папиросу, скорым движением правой отправлял салат, ложка за ложкой, в рот. Заслышав шаги и боясь, что это Елена Марковна, он поспешно заровнял салат и страшно затянулся папиросой.
Но эти семейные картинки не для литературного салона.
Нагрянув в Крым, Елена Марковна жаждала писательских встреч, общения с мастерами слова. И Алексей Николаевич познакомил ее с провинциальным классиком Петровым, которого некогда прославил в очередной реляции. Трогательный верой в собственное величие, Петров стал четвертым в их карточных баталиях.
— Надо постоянно помнить о вечности, — думал вслух он, держа близоруко к глазам карты. — Вот я два десятилетия жил в мазанке на окраине Ростова. Написал там свои главные книги. А когда получил наконец квартиру в центре, окончательно решил — нельзя жить только для себя. Мы служим народу, его исторической памяти. А облисполком дает указание — снести мою мазанку. Темные люди! Ничего святого! Но подъезжает бульдозер. А на мазанке бронзовая доска: «Дом-музей писателя Ф. Ф. Петрова. Охраняется государством». Бульдозер, конечно, ходу назад. А мне это обошлось всего-навсего в две пол-литры.
— Как интересно! — отзывалась Елена Марковна.— Я ничего подобного не знала!..
Играя в дурачка, в паре с Алексеем Николаевичем, она безбожно жульничала, быстро и воровато переворачивала неправильно побитые карты и, едва Семен Иванович пытался ее уличить, принимала крайне обиженный вид и набрасывалась на него:
— Сеня! Как тебе не совестно! Это ти не так побил!
Генерал от желания выиграть скрипел зубами и страшно двигал нижней челюстью, сердясь на рассеянного и близорукого провинциального классика. Если же делал неправильный ход, то громко командовал себе:
— Отставить!
За редким исключением Елена Марковна с Алексеем Николаевичем выходили победителями, и затем все шли к столу.
Петров, как всегда, садился с присказкой:
— Закуска ваша, однако пью только свое!..
Он вынимал из внутреннего кармана пиджака плоскую бутылочку коньяка, наливал себе рюмку и прятал бутылочку обратно.
Разговоры шли о литературе.
— Я, конечно, еще не член Союза писателей, — рассуждала Елена Марковна, чокаясь минеральной водой. — Но мне так мечталось побивать на последнем съезде. И Сеня достал нам гостевые билеты. Приходим в Кремль на час раньше. Садимся в зале заседаний. И вдруг объявляется: «Сейчас начнется собрание партийной группи. Просим посторонних вийти». Я хотела покинуть зал. А потом подумала: «Ах, била не била! Я же сорок лет в партии!» И оказалась вознаграждена! Я прослушала необикновенно интересный отчетний доклад председателя ревизионной комиссии Сартакова. Я никогда еще так внутренне ни переживала! Меня это ужасно взволновало! Не могу нам передать, как это било ужасно!..
В сущности, все они, включая живого классика, даже о самом сокровенном говорили цитатами из одного затянувшегося партийного собрания. Только в языке генерала, словно трава на броне, пробивались живые ростки.
— Как показывает исторический опыт, — размышлял Петров, близоруко поднося к лицу вилку с закуской,— красивая жизнь попадает во внесоциальные формы общежития…
— А мне, — перебивал его Семен Иванович, — Коша, еще селедочки…
— Вы ее солите? — изумлялся писатель. — Соление по-соленому?
На что генерал, обильно посыпавший селедку солью, своим добродушным и мощным командирским голосом отвечал:
— Попробуйте, Федор
