недоумение Роман Семочкин.
— Во всяком случае, не на тебя, — бросил ему Зазыва.
— Но и не на тебя! — с какой-то открытой завистью сказал Роман Семочкин. — Советский власти Служил верой и правдой. А что она тебя малость осадила, так не надо было так стараться. Масея твоего тоже, должно быть, за сильную преданность забрали. Не-е, на тебя писем не писали. Кому было писать?
— Нехай покопаются, — кивнул головой Зазыба, — так, может, найдут и твои.
Мужики подступили к Ивану Падерину — давай читай. Но тот, будто остерегаясь чего, отказался. Тогда позвали Ивана Гоманькова: парень в этом году перешел в шестой класс и на него можно было положиться.
Иван сразу узнал руку своего одноклассника Митьки Драницы, тот писал под диктовку отца.
Первое письмо попалось на Родиона Чубаря. И это удивило веремейковских мужиков — Микита Драница все эти годы, пока Чубарь жил в Веремейках, набивался к нему в друзья.
— «И тогда, — читал Иван Гоманьков, — я пригласил товарища Чубаря Родивона Антоновича к сибе. — Дранице, очевидно, очень хотелось, чтобы написано было по-русски. — Пили мы самогонку, которую принес мне Федос из Держинья, а также московскую водку, которую взяли на свои деньги в магазине. Товарищ Чубарь при етом ругал присядателя рика товарища Силязнева, критиковал также товарища Кочуру, который приезжал вчера в Веремейки. Затем товарищ Чубарь собрался и поехал в поселок Мамонов ку к своей полюбовнице Аграфене Азаровой, которая потеряла мужа в филянскую кумпанию. В чем и расписываюсь. Никита Драница».
Было среди бумаг письмо и на председателя Веремейковского Совета Егора Пилипчикова. Послушали и его с неподдельным крестьянским любопытством.
— А это уже про дядьку Дениса, — сказал Иван Гоманьков через некоторое время, отыскав письмо, написанное крупными буквами на листке из ученической тетради.
— Читай! — подбодрили парнишку мужики, им было интересно послушать, о чем писал про своих односельчан Драница. — Что он там про Зазыбу пишет?
Но Гоманьков то и дело оглядывался.
— Ничего, читай, — наступил на ногу ему Парфен Вершков.
Тогда Зазыба покрутил головой, усмехнулся.
— И любите ж вы… — но не высказал до конца свою мысль.
— «Сопчаю, начал читать Иван Гоманьков, — что последнее врэмя я наблюдал за нашим завхозом Зазыбой Денисом Е., которого три года назад прогнали с присядателя и поставили Чубаря. Д. Е. Зазыба молчит, но есть люди, которые не верют ему, потому что он не пьет. В дальнейшем буду также отписывать вам и пиридавать через мою бабу, так как она возит по пятницам в райвон сливки из Гутянского сипаратора. К сему — Никита Лексеевич Драница».
— Как рашпилем, — покрутил головой Иван Падерин и передразнил Драницу: — «К сему — Ни-кита Ле-е-ксеевич…» Кто бы подумал?
— Так он же про Дениса не очень, а? — посмотрев на всех по очереди, сказал Силка Хрупчик.
Тогда захохотал Роман Семочкин.
— Ишь, как тот пес, никогда блинов не пек — тестом ел!
— А ты рот нараспашку, — сделал придурковатое лицо Парфен Вершков.
Роман Семочкин почувствовал, что разговор с Ми-киты Драницы может перекинуться на него, и оттого сразу надулся, хотя Парфен Вершков, в сущности, ничего оскорбительного не сказал. Тем не менее Роман уже не на шутку покраснел от злости, которая распирала его и которую он старался сдержать.
Парфену Вершкову Роман Семочкин не отвечал. Он повернулся к Рахиму, буркнул:
— Пойдем… может, немцы уже в деревне, а мы…
— Оно и точно! — нервно засмеялся Иван Падерин. — Пока мы сидим тут, так немцы, может, уже с бабами нашими!..
Но шутку никто не поддержал. Парфен Вершков нахмурился, провел ладонью по сухим губам. Хрупчик тем временем достал из-под бревна упряжь на целого коня — хомут, седелку, дугу — и сказал подросткам:
— Отнесите на конюшню.
— Ты же собирался за клепками ехать? — насмешливо посмотрел на него Зазыба.
— Куда теперь поедешь! — отвел глаза Силка Хрупчик.
Расходились по двое. Сперва двинулся Роман Семочкин, повел куда-то своего Рахима, за ними подались домой Иван Падерин и Силка Хрупчик, Денис Зазыба шел вместе с Парфеном Вершковым, им было по дороге.
Начинался дождь.
Тучи теперь чуть ли не цеплялись за деревенские крыши. Только кое-где в разрывах между ними можно было увидеть небо.
Редкие, но крупные капли дождя падали на черную стежку, протоптанную вдоль заборов, лопотали на огородах по ботве, сбивали придорожную пыль с чистотела, этого чертова серебра, что не успело отцвести.
Гнездо аистов, возвышавшееся на березе возле кладбища, тоже было окутано тучами. Оно то выступало из них на короткое время, и тогда было видно, как стояла там на одной ноге старая аистиха, который год сиротливо прилетавшая сюда, то снова скрывалось.
— А вы тоже, — сказал с укором Зазыба Парфену Вершкову, — пришли на работу! Только сами айда на посиделки, а баб на конюшню послали. Нехай те растаскивают колхозную упряжь, а мы, мол, ни при чем.
— Так оно ж… — замялся Парфен Вершков. — Чубарь куда-то ушел, а ты вот… будто и не хозяин теперь в колхозе. Как сгонял коров, так не только самого на деревне не видать, даже голосу не слышно. А время не ждет ведь. И немцы, ты сам говоришь, в Бабиновичах, и… жатву пора начинать. В другие годы мы уже, считай, кончали таким числом. А тут, как нарочно, этот год, одно к одному. К тому же Роман, наверное, правду сказал, колхозов немцы не допустят больше. Так что…
— Не Роману колхозом распоряжаться, — со злостью сказал Зазыба. Своей головой он понимал, что Парфен Вершков прав, беспокойство не напрасное, но сам пока был не способен ни объяснить что-нибудь из того, что волновало людей в Веремейках, ни решить, в сущности, неотложное и насущное дело. А дело пока состояло в одном — что — то надо было делать или в колхозе, или с колхозом.
— Вы, наверное, поцапались это на конюшне с Романом? усмехнулся Парфен Вершков. — Вижу, сперва Роман прибежал к нам как ужаленный, потом ты. По лицу видно, что между вами что-то произошло. Да и молчал ты неспроста. Посидел как без языка, точно Романов Рахим. А напрасно. Мне вот пришлось говорить и за тебя и за себя одновременно.
— Я это понял, — будто в шутку сказал Зазыба.
— А Роман, оказывается, хитрый, — вытирая рукавом лицо, мокрое от дождя, рассуждал Парфен Вершков. — Понимает, что своеволие может слезами кончиться. Потому какого-то Рахима хочет подставить, а сам при нем, как говорится, и с мукой и не пыльно.
— Так теперь всякое г… всплывать будет, — вздохнул Зазыба. — Как в большое половодье. Вода слепая, она несет, что подхватит. Но скажи, может, ты выдумал и про Браво-Животовбкого, и
