загибать пальцы, с усилием поводя при этом плечами:
— Милиция, а раньше полиция, городовые, ну теперь милиционеры, агенты, как мы с тобой, судьи, адвокаты, тюрьмы, больницы. Давай разом все жулье переловим — что станет со всей этой армией. А-а-а?.. То-то же. Тыщи останутся без куска хлеба, будут вон вроде этих мальчишек, — кивнул он головой, — клянчить подаяние. Подайте, дескать, юродивому, бездомному. Скажем, следователь Казюнин. Жил он рядом с Окружным судом, ну сейчас это просто губсуд. Пальцы в перстнях бывало, часы золотые, костюм что на губернаторе, собственное ландо имел с кучером. Ну отняли у него работу — что ж он выгребную яму чистить пойдет? Шалишь. Хоть и отобрали все добро, а он служил кем-то в рабоче-крестьянской инспекции. Щеголь был — добавил с явным восхищением — идет бывало в Окружном суде — голову кверху, усики кольцом, дорогая папироса в зубах, в биллиард ловко бил в гостинице «Англия». Пропал он куда-то. Жена даже заявление принесла в уголовную милицию.
Появился снова Иван Евграфович. Принес на подносе стаканы, на тарелке чайничек, тарелку щей, воблины. Едва он поставил все на стол, как пощелкав ногтем по золотистой чешуе воблины, Семен Карпович живо спросил:
— Рыбку сам выгружал с красноармейцами из баржи, Иван Евграфович? Вроде бы стоял запрет набирать на такую работу штатских лиц…
Иван Евграфович удивленно развел руками, воскликнул:
— Помилуй бог, Семен Карпович. При моем возрасте, да при моей силенке и в грузчики. Посетители это нам предложили, а мы взяли, в виде исключения для дорогих гостей вроде вас, Семен Карпович, да вашего нового ученичка, простите, не знаю имени и отчества…
— Константин Пантелеевич будешь звать, — ответил Семен Карпович и, покосившись на посетителей чайной, спросил: — Насчет Артемьева ничего не слышал?
Иван Евграфович нагнулся, заговорил приглушенно:
— Два дня тому назад молодой мужик сидел, с махорочной фабрики видно, потому как чихнул я около него даже — вот какой пропыленный. Кричал он соседу: будто знал Артемьева, когда тот в грузчиках был. Мол худой да невидный, а таскал хлопок с барж. Как челнок бегал туда и сюда…
— И больше ничего?
— И больше ничего, — уныло ответил Иван Евграфович. — Да еще сидели на той неделе Федя Чесаный с Нинкой-Зазнобой?
— С Нинкой-Зазнобой, — оживился Семен Карпович. — Она у нас сейчас в гостях. Так-так — не думаю, что Федя уговаривал ее насчет ночлега. Федя мужик деловой… Ну ладно, и на том спасибо.
Иван Евграфович молчаливо и как-то покорно на этот раз склонил лысую голову и отошел. Боком шел до стойки, где стояла толстая пожилая женщина в белой куртке, наливая щи в посуду черной поварешкой.
— Что-то он пугливый сегодня… — Семен Карпович взялся за ручку чайника. — Значит, побаивается. Два дня назад тут мужика «на малинку» взяли. Приехал из деревни, сел за стол, а продал перед этим на Мытном дворе луку, деньги в кармане. Даже французской булавкой застегнул карман, для верности, значит. Какие-то парни подсели, пили вино и ему поднесли стакан. Не отказался — как же, деревенская жадность. Даровое. Хоть и на свои мог налопаться. Заснул — а проснулся, как рассказывал потом, и в голове звон, перед глазами туман, блевал час здесь во дворе. А денег, конечно, нет в кармане. Наводит Иван Евграфович наверное, посмотрит, услышит разговор и ворам на ушко, а докажи…
И покашляв, стал разливать в стаканы, не кипяток, а красное вино.
— За начало твоей службы полагается, Константин. Так что давай-ка, глядишь и аппетит появится. Хотя аппетит в наше время вроде бы и лишнее, как еды-то щи да вобла.
Он, кряхтя, выпил вино, проследил за Костей. Подвинул к краю стола тарелку с едой:
— Ешь, Константин, не стесняйся. Хоть капуста да кипяток, а кровь разогреют…
В голосе его было столько доброты, глаза излучали столько тепла, что Косте он на миг показался отцом. Вот так же, помнится, сидел отец в деревенской избе за столом, подвигал сыновьям еду, а сам лишь курил и думал, думал о чем-то. Перед самой войной это было…
И взволнованно Костя сказал:
— Спасибо вам, Семен Карпович. Добрый вы ко мне. А почему и сам не знаю.
— Ну-ну, — с притворной сердитостью буркнул Семен Карпович, а голову опустил, как пряча от Кости глаза. — Сына ты мне потому что напоминаешь. Тоже Костей зовут. Только в тебе деревенского обличья много и лицо круглое и носик с загогулинкой, а у моего Кости лицо тонкое, волосы на голове белые. В мать он — полячка она у нас была, Бронислава Тадеуш. А еще радуюсь я за тебя, потому что верю. Верю, Константин, что моей дорогой твердо пойдешь. Дорога эта нелегкая, не то что, скажем, волосья в парикмахерской стричь или поварешкой мешать в котле на кухне. Будут окружать тебя люди черные, без сердец — карманники, убийцы, грязные бабенки, шулера. Пойдешь ты по притонам, по квартирам, будут тебя ругать, оскорбят не раз, а то и в лицо плюнут, а то и замахнутся чем ни попадя — ножом ли, кастетом ли. А ты все это перетерпишь, верю я крепко и потому вот перед тобой такой открытый, доверяюсь как на духу, рассказываю все такому мальчишке. Когда я пришел в ученики к Бибикову, так он мне не доверял больно-то, на побегушках был у него, на расстоянии за ним ходил, что собачонка. А тебе я доверяю как равному.
Он замолчал, а Костя, чтобы сделать приятное своему учителю, спросил:
— А много же вы, наверное, Семен Карпович, словили ворья? Столько лет на службе, уж всего насмотрелись, подитко.
Семен Карпович взял воблину, разломил ее, погрыз хвостик. Казалось Косте, обдумывает: отвечать или нет на вопрос.
— Хороша рыба, — покачал головой, — спасает она наши животы, ничего не скажешь. А насчет ворья, так скажу тебе, Константин, прошло их через мои руки и не счесть. Заломил руки и повел в тюрьму. Тюремный путь, — проговорил уже задумчиво, — это путь тернистый.
Костя даже грызть воблину перестал, как представил себе эту тюрьму — огромное здание из камня, из решеток, с арестантами в серых халатах. Вот и он будет приводить туда арестантов. По какой дороге они пойдут? И что их там ждет?
— А жалеть их, арестантов да преступников не надо, — посоветовал веско Семен Карпович, отирая сальные пальцы о ножки стула. — Потому как нас с тобой при случае они не пожалеют, рады будут насилие причинить. Меня вот здесь вскоре после десятого года чуть не укокошили…
Он показал пальцем на двор, выложенный булыжником, со столбами для привязи лошадей.
— На масленицу случилось это, — продолжал Семен Карпович, мрачно сдвинув брови. — Поручили мне розыск
