увлекательные мысли о предстоящей встрече с подругами в каком-нибудь ресторане на Тверской9 занимали её голову.
– Сегодня тренер решил распустить нас по домам в честь праздника, – Первое, что пришло в голову, сорвалось с языка Стаси.
– Да? А что сегодня за праздник? – Мама, наконец-то, нащупала помаду.
– День республики Никарагуа.
– А, ну тогда ладно. – Подхватив сумочку и ключи от машины, мама быстро подлетела к Стасе, ещё раз поцеловав её в щеку. На сей раз застывшая девушка на это никак не отреагировала. – Давай, береги себя. Уборщица придёт через полчаса – не забудь открыть ей дверь!
По коридорному паркету застучали шпильки маминых лабутенов, хлопнула дверь, и квартира вернулась к привычному состоянию – тишине. За окном кипела-бесновалась вечерняя Москва, слышен был гул машин с Варшавки10, квартира же, как и сама Стася была словно отделена от мира незримой стеной.
«Иногда мне кажется, что если кто и хотел моего появления на свет, то это был папа, – Вздохнув, Стася вновь вернулась к развороченной коробке, – Мать меня как аксессуар держала. И относилась также, и сейчас относится. Лучше бы собаку завели, ей-богу».
Уборкой в квартире и готовкой еды занималась пожилая, похожая на высохшую осину старуха с непроницаемым лицом – по разговорчивости она не уступала каменному истукану. И что характерно – Стася её недолюбливала, хотя ей, судя по всему, это было безразлично. Гувернантки на постоянной основе в семье не было.
Но не в ранние годы Стаси. Отец подходил к выбору гувернантки со всей практической сметкой и аккуратной дотошностью, которой его наделила природа – смотрел рекомендательные письма и опыт работы, желая для своей дочки самого лучшего. Ради этого он и пахал сутками, не вылезая из своего предприятия, желая обеспечить свою «принцессу» и любимую когда-то жену – бедную студентку из провинции – самым лучшим. Но, как это часто бывает, благими намерениями мостится дорога совсем не туда, куда предполагаешь…
– Вы ударили мою дочь, – Это прозвучало не как вопрос, а как утверждение – голос сидящего за столом отца был полон пронзительной угрозы. В то утро, услышав о произошедшем, он был необычайно зол.
– Ваша дочь жестоко мучила кошку, я не могла пройти мимо – напомню, именно для присмотра за вашим ребенком меня и нанимали. И нет, я её не била.
– Я нанимал вас смотреть не за кошкой, а за своей дочерью! – С перекошенным от гнева лицом, произнёс мужчина. – И ей я доверяю больше, чем вам!
– Подумаешь – кошка! Она ещё ничего не понимающий ребёнок, ей играться хочется, растущий, любознательный организм, а вы – «мучила»! – подлила масла в огонь мама, склонив изящную головку с мудреной шевелюрой набок. – Милый, так она ещё и про своего бога нашей девочке мозги пудрила.
– Ну, это уже совсем не в какие ворота! – Извлеченный из стола договор был тут же порван на мелкие кусочки. – Я ещё устрою тебе хорошую жизнь, богомолка!
Стасю не впустили в кабинет – она стояла за дверью, подглядывая в щель. Но ей определенно нравилось, как папа указывает место этой надоедливой тётке, которая лезла к ней со своей дурацкими нравоучениями.
– Доверяйте, конечно же, кто вам мешает? – По лбу гувернантки – немолодой уже женщины с добрыми глазами, пролегла скорбная черта. Стоящая за дверью Стася не видела её лица, но слышала голос, полный печали и предостережения. – Жалко мне вас – всё бегаете, как белка в колесе, за деньгами гонитесь, которыми же от своей дочери и жены откупаетесь. А девочку вашу мне ещё больше жаль – она имеет всё, кроме родительской любви и внимания, – Жутью повеяло от этих слов, сказанных таким спокойным, будничным тоном. – И, если так будет дальше, из вашего ненаглядного чада вырастет кровожадный монстр. И вы, дорогие родители, первые на распыл и пойдете…
Пронзительная трель домофона вывела каштановолосую девушку из омута воспоминаний. Встав, Стася неспешно прошла в прихожую, открывая дверь уборщице.
Та, не глядя на Стасю, разделась и с ходу принялась за уборку – ни удивления, ни ворчания по поводу творившегося в комнатах беспорядка от неё не послышалось. Впрочем, как и всегда. Пожав плечами, девушка, заварив себе чаю, вернулась в комнату.
– Оставь этот ящик, – повелительно обратилась к уборщице Стася. Та, всё так же молча, обошла перевернутую коробку стороной, принявшись собирать раскиданную по столику косметику.
Стася, поставив чашку на столик, перенесла ящик на диван.
Его содержимое в большинстве своём разочаровало девушку – старые гирлянды, шахматы и прочее из разряда «когда-нибудь пригодится».
– Это всё на помойку, – терзаясь от досады, сказала уборщице Стася. Та немо кивнула.
Собираясь отпихнуть от себя коробку, взгляд девушки случайно упал на свёрток, лежащий на самом дне. Развернув шелестящую бумагу, она увидела старого, потрепанного плюшевого зайца и мишку – знакомых ещё по старому дому.
Шлёпая босыми ногами по холодному полу, Стася шла на свет, тусклой полоской пробивающийся из-под двери отцовского кабинета. Плюшевый заяц – вечный спутник и надежный товарищ – волочился следом. Потянувшись худыми ручонками, Стася смогла дотянуться до ручки – дверь заскрипела, открылась.
Отец сидел за письменным столом, положив свою голову на согнутые в локтях руки. Усталость, нечеловеческое изнеможение наложили на образ мужчины свою печать, став, в буквальном смысле, частью его жизни. Кабинет был погружен в полумрак, светильник под абажуром слабо разгонял ночную тьму. На столе возвышалась початая бутылка виски и наполненная стопка.
– Пап, – тихонько позвала Стася. – Пап…
Не дождавшись ответа, девочка принялась дергать мужчину за ногу, что принесло результаты – что-то пробурчав, папа поднял голову, невидящим, мутным взглядом окинув комнату. Наконец, его блуждающий взор набрёл на Стасю и, щуря слезящиеся от недосыпа и алкоголя глаза, он улыбнулся.
– Ты чего не спишь, принцесса?
– Я тебя ждала, – упрямо заявила девочка. – А ты всё не шёл и не шёл…
– А где мама твоя?
– Мама по телефону с кем-то долго разговаривала, а потом куда-то уехала, оставив мне планшет, – Личико девочки нахмурилось. – А мне не нужен планшет, папа, с ним скучно. А с тобой нет. Почему тебя всё время нет?
– У папы работа, дочка, – тяжело вздохнув, мужчина подхватил девочку, усаживая к себе на колени.
– Какой ты колючий, пап! – потершись о колкую, пахнущую одеколоном отцовскую щеку, захихикала девочка.
– Да, папа у тебя не лыком шит, – Тепло улыбаясь, мужчина осторожно гладил дочку
