вырывается из меня, и мое тело содрогается. Наоми кладет дрожащую руку мне на плечо, успокаивая меня, но когда она говорит, ее голос дрожит. — Все в порядке.
— Неееет, — стону я. — Не…
— Ты умрешь, Себастьян.
— Мне, черт возьми, все равно… Нет…
— Малыш… пожалуйста… Если это поможет тебе, я могу… — она делает глубокий вдох. — Я могу это сделать.
— Нет… — я звучу с болью, яростью и таким чертовски разочарованным. Хотел бы я отрезать себе чертову руку вместо того, чтобы позволить ей уйти к этому подонку.
Никто, ни один гребаный человек, кроме меня, не прикоснется к ней, даже если мне придется умереть за это.
— У тебя осталось пять секунд. Голос Рена эхом отдается в динамике.
— Четыре, три…
— Я сделаю это, — прерывающимся шепотом объявляет Наоми.
— Нет… — я качаю головой. — Она… этого не говорила… Нет…
— Подойдите к двери, Хитори-сан, — говорит Рен.
Наоми прерывисто выдыхает, что отражается от моей потной кожи. Она прикасается своими теплыми губами к моим. — С тобой все будет в порядке, Себастьян…
Когда она начинает вставать, я не знаю, откуда у меня сверхчеловеческая энергия, чтобы схватить ее за руку. Она поворачивается ко мне в тот момент, когда в комнате загорается свет.
Я прищуриваюсь, прежде чем вижу ее лицо впервые за много лет, хотя, наверное, прошло всего несколько дней.
Ее губы потрескались, а щеки впали. Ее черные волосы, обычно блестящие, кажутся тусклыми и безжизненными. По ее бледным щекам струятся сухие струйки слез, а глаза наполняются свежими слезами.
Она выглядит такой разбитой, такой опустошенной, и мне хочется дать себе по яйцам за то, что я не могу вытащить ее из этого места.
— О, Боже, — шепчет она, изучая меня.
Я, наверное, выгляжу в десять раз хуже, чем она, но я даже не смотрю на свою рану. Если я потеряю чувствительность в руке, в данных обстоятельствах это, наверное, будет хорошо. Таким образом, я мог бы заставить их отрезать ее, и ей не пришлось бы идти на какие-либо жертвы ради меня.
— Дверь, Наоми, — голос Рена словно царапает гвоздями внутреннюю часть моего гребаного черепа.
Она бросает на меня извиняющийся взгляд, поджав губы, и снова начинает вставать.
Но я крепче сжимаю ее запястье. — Не… черт возьми… уходи…
— Я должна, чтобы спасти тебя.
— Трахнуть… кого-то другого… ничем не отличается… от убийства… меня, Нао…
— Мне все равно, лишь бы ты был в безопасности, — она прижимается своими губами к моим, и, в отличие от других ее поцелуев, этот не легкий и осторожный. Тоже не успокаивает.
Она входит полностью, просовывая язык внутрь и целуя меня, как в последний раз.
Ее рука обхватывает мой затылок, а другая тонет в моих волосах, когда она растворяется в поцелуе. Ее язык переплетается с моим, а ее стоны смешиваются с моим ворчанием.
К черту боль.
Я хватаю ее за горло, моя хватка ослабевает, когда я исследую ее рот, целуя ее с отчаянием, под стать ее.
Но вскоре чары рассеиваются, когда она отстраняется и шепчет мне на ухо: — Я притворюсь, что это ты.
— Нет… — стону я, в моем тоне слышна физическая и эмоциональная боль.
— Я люблю тебя, Себастьян, — бормочет она так тихо, что я едва ее слышу.
Слеза скатывается по ее щеке и прилипает к верхней губе, когда она убирает мою руку и встает.
Дверь открывается, и она направляется к ней, не оглядываясь.
Когда дверь за ней закрывается, я издаю рев, который эхом разносится по тихой комнате.
Образ ее с другим мужчиной режет меня, как тысяча ножей. Я не могу перестать представлять его руки на ней, прикасающиеся к ней, поклоняющиеся ее телу. Я единственный, кто должен это делать.
Единственный, кто может ее увидеть. Как физически, так и эмоционально.
Только я.
Но что убивает меня еще больше, так это тот факт, что она делает это для меня.
Она позволяет кому-то другому трахнуть себя, чтобы спасти меня.
Впервые после смерти моих родителей горькая слеза скапливается в уголках моих глаз.
Черт!
Я пытаюсь сесть. В моем воображении я бегу за Наоми и убиваю каждого ублюдка, который смотрит в ее сторону. В моем воображении я проливаю их кровь и целую ее посреди всего этого.
Я едва двигаюсь, и меня отбрасывает на землю, когда мое плечо взрывается ожогом, а легкие задыхаются.
В глазах сгущаются черные точки, и я с радостью отдаюсь им.
С таким же успехом я мог бы сейчас умереть, черт возьми.
Потому что я ни за что на свете не прощу себя за то, что поставил Наоми в такое положение.
Глава 9
НАОМИ
Громкий скрип закрывающейся за мной двери потряс меня до глубины души.
Смелый фасад, который я выставляю перед Себастьяном, трескается и рушится вокруг меня.
Я солгала.
Все будет не так хорошо.
Это будет что угодно, только не хорошо.
Мой подбородок дрожит, и я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не заплакать.
Я хочу вернуться туда и прижаться к Себастьяну. Я хочу держать его за руку и заботиться о нем. Неважно, заперты мы, похищены или что-то еще, пока мы вместе.
Но я видела его.
Я видела, как его рана превратилась в гневные оттенки фиолетового и синего. Не говоря уже о его лихорадке, которая то повышалась, то понижалась, то снова повышалась без какой-либо четкой закономерности.
Он похудел, и его гордые плечи поникли. Его некогда завораживающие глаза впали и потускнели, как будто он готовится к смерти.
Если бы я не согласись на это, то потеряла его.
Это только для того, чтобы спасти его, говорю я себе. Чтобы спасти нас обоих. Я имела в виду то, что сказал на днях. Если он уйдет, у меня больше не будет интереса к жизни.
Глотая слезы, я смотрю вверх и дрожу. В коридоре, в котором я нахожусь, еще холоднее, чем в комнате, которую я только что покинула. Я обхватываю себя руками, чтобы защититься от пронизывающего холода на моей обнаженной коже. Я все еще в одном спортивном лифчике, несмотря на бесконечные лихорадочные попытки Себастьяна заставить меня надеть его куртку.
Я слаба и голодна. Через некоторое время мой желудок перестал требовать еды и теперь просто сжимается от своей пустоты.
Единственное, что придавало мне сил и бодрости, — это необходимость спасти Себастьяна и вытащить его отсюда.
Я позабочусь о том, чтобы он был в безопасности, даже если это будет последнее, что я сделаю.
Кроме
