даже помог оснастить кровлей недавно построенный дом.
Манигода, вишеградский водопроводчик родом из Коньиц, говорит, что видел Петера после сооружения кровли у Миляна Кулянина и что потом те пили вместе жилавку. А далее Петр Апостол Спелеолог отправился пешком в направлении Жупы и, никем не замеченный, дошел до берега Дрины, оказавшись у ворот Старого Брода.
Я вижу размытые очертания человека, чье изображение камера дешевого телефона превратила в миниатюру. Фото напоминает барочную картину, какие часто можно увидеть в европейских музеях. Остается лишь понять, почему Петер не дошел до другого берега… или все-таки дошел? Стоило ли в конце концов показать писателю снимок? Он ведь лучше прочих знает, что делал на Дрине тем летним вечером. На тот раз реальность превзошла себя. Есть ли лучшие, чем та фотография, доказательства тайны, которую мне поверил в детстве небесно-голубой спутник? Если бы небо не встало на место реки, а река не потекла там, где мы привыкли видеть небо, ничего бы не вышло. Нельзя радоваться постижению истины о другом человеке, если она не открывает тайну, пусть даже через картинку, через неумелое фото, сделанное старым рыбаком. Метафора оберегает нас от неизвестности грядущего и хранит истину гораздо лучше, чем реальное событие.
Из Вишеграда через Дебело-Брдо Петер отправился в Лиг. Остановившись перед уже знакомым ему кафе, он озадаченно поднял взгляд на вывеску. Заведение теперь называлось не «Два брата», а «У брата». Не то чтобы эта перемена слишком впечатлила его — он гадал, увидит ли Марию. Заметив ее у стойки, где официантка мыла посуду, незаметно подошел; она резко обернулась и обняла его. Объятие оказалось столь крепким, что Петеру не стоило труда скрыть волнение. Он что-то бормотал ей в плечо, а она твердила:
— Я знала, знала!..
Он спросил, не слишком интересуясь ответом:
— А где же тот писатель-самоучка?
— Он частенько приходил, спрашивал о тебе, а я сказала: ну что ты меня пытаешь, приедет — дам знать!
Она понимала, что немногим дано умение не показывать свои чувства и притворяться глупо. Ей едва удавалось скрывать свою радость оттого, что ее надежды оправдались и он вернулся.
Петеру не хотелось спрашивать, почему сменилось название кафе, ему было достаточно того, что их чувства сплелись, точно прутики той метлы, за которую схватился зубами лохматый пес с волчьей головой, увязший в свежем асфальте на тротуаре Кордовы.
Из двух братьев остался только один, нечто обыденное для сербской истории. В какой-то книге Петер прочел, что во время Первого сербского восстания против турок многие неудачи сербов произошли из-за междоусобиц. Иные из воевод, задетые претензиями высших чинов или рассерженные спором, оставляли поле боя и исчезали в неизвестном направлении. По этой причине, а также в силу иных досадных нюансов Первое сербское восстание погасло, так и не успев разгореться.
— Если кафе поменяло название — наверное, и меню теперь другое?
— Конечно!
— Ладно, тогда — вареное яйцо. Я уже поел в Вишеграде.
— Издеваешься?
— Вот еще! — ответил Петер.
Спустя десять минут на крошечном детском велосипеде без педалей, отталкиваясь то одной, то другой ногой от растрескавшегося асфальта, приехал писатель-самоучка, он же шофер-дальнобойщик. Разговаривая, он задыхался, мало того — сипели под его весом и шины велосипеда.
Он выложил на стол четыре с половиной листа машинописного текста.
— Не знаю, уж насколько я здоров. Ума не хватило растянуть это на пять!
— Пять чего?
— Страниц.
Пожав руку коллеге-самоучке, Петер принялся читать. Толстяк напряженно провожал взглядом каждую переворачиваемую страницу — с трепетом, подобным тому, который испытываешь во сне и через тридцать лет после проваленной переэкзаменовки по математике. Петер вздохнул.
— Так я здоров? — допытывался толстяк.
— Что ты имеешь в виду?
— Да ты ведь сам сказал, что писать полезно для здоровья.
— Пользу приносит только сам процесс, а результат может быть болезненным! Почему твои герои не смотрят на небо? В сербской поэзии звезды говорят!
— У нас говорят даже горы!
— Тем более! Смотришь ли ты на камни, идя по дороге?
— Нет.
— Так смотри же! Примечай, кружит ли в воздухе мошкара, дует ли ветер, есть ли вокруг люди, как они глядят, бегают ли кошки… Не забывай: чтобы писать, нужна упрямая голова и чуткое сердце!
Толстяк ушел, благодарный за внимание, хотя снова ничего не понял. Петеру не терпелось дождаться, когда же, наконец, кафе закроется. Посетителей не было, и только хозяин «Брата» сидел на своем месте за стойкой среди вороха бумаг, перебирая которые он, наверное, пытался понять, как вылезти из долгов. Петер писал что-то на листе, одновременно задаваясь вопросом, что он будет делать после закрытия кафе. Доверится Видовданке? Пусть она примет на себя роль проводника сквозь ночной мрак к самому рассвету. Погрузившись в свои мысли, он смотрел в окно. Думал о невзгодах, которые и так никого не обходят стороной, но здесь, у сербов, обычно сопровождаются еще и погодными переменами. Здесь История и беда, сговорившись, действуют сообща, следуя одному и тому же принципу. После военных бурь, частых на этой земле, люди теряют весь свой скарб. Жизнь выметает человека, словно метла, и в нем, если он выжил, как и в народе в целом, пробуждаются все атомы; эти мелкие частицы укрупняются, и кажется, будто Сила вдыхает в него новую жизнь.
В исступленных поисках выхода каждый человек — и народ в целом — приходит к точке осознания. В войне — а здесь, как правило, сербы побеждают, хотя на них никогда не ставили, — и поодиночке они триумфально шествуют по тонкому канату, на котором борются жизнь и смерть; поэты, математики, писатели, теннисисты, баскетболисты. Не стоит накликать беду, однако, совладав с ней, крепчаешь.
Размышления о невзгодах прервал голос Марии.
— Женщина-левша готова!
— Готова к чему? — прикинулся простодушным Петер и направился к выходу вслед за Марией.
Каждый раз, когда он прибавлял шагу, пытаясь догнать Видовданку, она ускользала от него. Пуститься рысью было бы смешно. Ему вспомнились марокканцы в Шавиле: на прогулке мужчины обычно шли на два-три шага впереди женщин. Мария дала ему понять, что здесь темп задает женщина; она шла пятью шагами впереди, то и дело оборачивалась и улыбалась. Когда Петер бросил попытки нагнать ее, поняв, что его старания тщетны, он решил пустить в дело писательскую хитрость и переключить внимание с ходьбы на диалог. Остановившись, он сказал:
— А ты ведь не Мария.
— То есть как это?
— Вот так, не Мария, и точка!
— Неправда!
— Я тебе потом скажу, как тебя зовут.
Она притормозила, но тут же снова двинулась вперед, к сельскому магазину. Ну
