Ц. Депре, авось не разберутся. В свое время эта авантюра привлекла внимание Гиляровского. «Кто будет вглядываться, что Ц. Депре, а не К. Депре, кто разберет, что у К. Депре орел на ярлыке, а у Ц. Депре ворона без короны, сразу и не разглядишь…» — так писал знаменитый бытописатель в своей книге «Москва и москвичи». В общем, авантюра не удалась…
В конце XIX века уже наследники того самого Депре-основателя стали перестраивать старый, изрядно обветшавший дом. Проект заказали модному тогда архитектору Роману Клейну, который выстроил на месте старого дома новый в стиле эклектики, с некоторыми элементами французского стиля. Верхние этажи сдавались внаем под квартиры: на втором и третьем — квартиры подороже, четвертый — для постояльцев победнее. На первом этаже разместился новый роскошный магазин товарищества, получивший название «Магазин иностранных вин и гаванских сигар, поставщика высочайшего двора К. Ф. Депре», а на нижнем, подвальном, уровне находились винные склады. В 1902 году строительство было закончено, бизнес расцветал, доходы росли, а до революции оставалось полтора десятка лет…
Между прочим, в отличие от самого бизнеса, склады на Петровском сохранились до наших дней. Естественно, не в первозданном виде. Кто знает, может, когда-нибудь там опять появятся ящики с качественным вином…
Глава 4
Что почем
Недавно мне попалась на глаза книга русского писателя Сергея Николаевича Дурылина «В родном углу. Как жила и чем дышала старая Москва». Прочитал ее взахлеб, удивляясь, как до сих пор я не слышал этой фамилии. Стал копаться и обнаружил много чего интересного в его биографии: из купцов-старообрядцев, за заслуги был приглашен на коронацию Николая II, учитель самого Бориса Пастернака (к слову, именно ему в декабре 1951 года Пастернак отправил рукопись первой своей книги «Доктор Живаго». Сергей Николаевич прочитал роман и написал слова поддержки своему ученику), издатель и автор множества журналов, был секретарем Московского религиозно-философского общества памяти Владимира Соловьева, затем — Бутырская и Владимирская тюрьмы и последующая ссылка в Челябинск, под конец жизни станет доктором филологических наук и профессором ГИТИСа… В общем, как и положено приличным людям, сплошные взлеты и еще больше падений.
Множество «вкусных» бытовых подробностей — вот что меня привлекло в этой книге — запахи и краски прежней России, ощущение, как будто перебираешь старые семейные фотографии… И в итоге родилась эта глава.
Начнем, как говорится, с хлеба. «“Хлеб насущный” был необыкновенно дешев в старой Москве, — пишет Дурылин, — так дешев, что поневоле и неверующему человеку верилось, не могло не вериться, что прошение молитвы: “хлеб наш насущный даждь нам днесь” — доходило до того, кто научил простых рыбаков этой молитве».
Цена фунта ржаного хлеба, которую он называет, способна буквально свалить с ног неподготовленного читателя — 1 копейка. Что это значит? Примерно полкило, значит, по-нашему, два солидных батона — за копейку?! Если не верите — можно полистать «Ведомости Московского полицеймейстера» за 1880–1890-е годы, где из номера в номер печатались цены на хлеб. В России того времени не было человека, даже самого забулдыжного алкаша или нищего, который не зарабатывал хотя бы двух копеек в день, то есть с голоду точно не умер бы никто.
Да и отказывать нуждающимся в хлебе, если честно, было не принято: ни один продавец не позволил бы себе такого, это из области дурных фантазий. Как правило, в любой уважающей себя булочной для подобных целей стояла корзинка с бракованным хлебом — не подгорелым, а с неудавшимися формами.
Вообще, к хлебу в XIX веке относились с уважением, и это не зависело от статуса покупателя: в зажиточных семьях, как и в тех, где едва сводили концы с концами, хлеб был чуть ли не главным атрибутом семейного стола. Анастасия Цветаева, сестра Марины Цветаевой, вспоминая о своем детстве, писала: «Мы бегали с кусками черного хлеба с солью (взяв их в кухне — мама не позволяла бегать с куском). Почему мама не позволяет? — это так вкусно!»
Раз уж я заговорил о воспоминаниях Анастасии Цветаевой, приведу еще один кусочек текста. Будучи девочками и находясь в Германии, сестры Цветаевы заболели свинкой, а к моменту их выздоровления из России пришла посылка с гостинцами, в которой были пастила, мармелад, клюква в сахарной пудре и большой круглый филипповский черный хлеб. «После голодания из-за тяжкой боли горла при глотании на смену пришел настоящий голод — выздоровление. Обед и ужин мы пожирали. Как ценился каждый кусочек хлеба! Он был как пирожное. Мы еле доживали до завтрака. Мечта о еде полнила день. Даже в постелях, друг напротив друга, мы наслаждались воспоминанием о крутых яйцах (утром нам приносили по одному — но всмятку), холодных дорожных тарусских котлетах, филипповских пирожках с капустой, нервийских золотых рыбках, вторично жаренных на костре, булочках с маслом и ветчиной…»
Вот она, ностальгия, в чистом виде… Но возвращаемся к нашей теме. Был еще другой сорт ржаного хлеба — ржаной сладкий, стоивший всего на полкопейки дороже, а вот французская булка была уже не всем по карману, не каждый готов был выложить даже за «большой калач из белейшей муки, мягкий, поджаристый, хрусткий» целый пятак. Тем не менее, со слов Дурылина, самым распространенным сортом пшеничного хлеба в народе был ситный, стоивший от пяти до семи копеек за фунт, а тот, что более семи, был и вовсе с изюмом.
Вообще, ассортимент хлеба впечатлял, вот как пишет об этом Сергей Николаевич: «В пекарнях же выпекалось множество сортов хлеба. Из ржаной муки выпекали пеклеванный (из намелко смолотой и просеянной ржаной муки), бородинский, стародубский, рижский. Из пшеничной муки сорта были неисчислимы: “французские булки” простые, с поджаристым загибом, обсыпанные мукою; маленькие копеечные французские хлебцы, именовавшиеся попросту “жуликами”; витушки из перевитых жгутов крутого теста; саечки, обсыпанные маком или крупной солью; сайки простые, выпекавшиеся на соломе, с золотыми соломинками, приставшими к исподу; калачи крупные и калачи мелкие и т. д. и т. д.».
О пирогах и блинах и говорить нечего: один только перечень начинок мог занять страниц десять, не меньше. Продавались они не только на всех московских рынках, но также в трактирах и харчевнях. К примеру, пара горячих отменных пирожков в закусочной могла потянуть копеек на пять.
Чтобы уже точно сложился тандем «хлеб да соль», узнаем, сколько стоила соль. Лучшая, баскунчакская, стоила в Москве двадцать копеек за пуд, а в розницу за две копейки можно было получить и три фунта.
Сахар был одним из самых дорогих товаров в дореволюционной «продуктовой корзине»: за фунт пиленого
