не вынашивал, пришла она мне в голову после ознакомления с контрактом — в амбаре за лепкой кобылы. Ещё шесть голодных лет — нет уж в жопу сельхозтруд, только бизнес. Чем конкретно займусь, решил чуть позже, когда голодный пришёл в столовку, оставив в амбаре гогочущих мужиков и смущённо похихикивавших с сальных шуточек Камсы хлопцев. Тот по плечо засунул руку под хвост моему творению.
В столовку я вошёл через дверь кухонной половины и стал невольным свидетелем таинства: Хлеб ложкой помешивал на сковороде валюту. Жарит «макарики». Без спирта очищает, догадался я. Ноу-хау Силыча, от Селезня слышал о том. А я-то всё гадал, как, на чём спирт экономился. Мне в затребованном рапорте завхоз раскрыл, но я прочёл тогда как-то без внимания, чистит валюту не одним спиртом, а каким-то ещё и своим способом, ну и ладно. Накануне прибытия экспедиции Мацкевича доложился, что готовит валюту к передаче меняле Зяме — по контракту заключённому дядей, по смерти которого он Лебедько теперь является ответственным за поставки. Попросил выдать нашу, моего взвода, валюту, уже некондиционную, готовящуюся к списанию, я не отказал.
В сковороду кашевар подкладывал китовое сало и из жбана подливал что-то. Сок оскомины определил я по запаху прокисшего гуталина. Опасаясь напугать увлечённого реаниматора, лёг на пол проползти до разделочного стола с горкой пшёнки, да так и остался лежать, вспомнив вдруг фразу из весточки жены: «Как-то раскошелилась: купила на чёрном рынке кулёк семечек подсолнечника и пузырёк подсолнечного масла, земных. Пожарила… Вкусные!». Жареные на подсолнечном масле семечки… На Марсе ни того, ни другого, понятно, нет, не выращивают, кораллы же цвета подсолнечных семечек на Уровне не найдены. Смутно, очень смутно помнил что-то из своей дохронной жизни. Учился в военном училище, лузгал на каком-то городском празднике, и в детстве бабушка угощала, но чаще большими белыми — сушёными гарбузными. А маленькие чёрные — жарила на чём-то жидком, я видел, но по малости лет не знал что на подсолнечном масле. А оно у нас будет — миряне им в придачу к жмыху одаривали. Да и колхозу моему теперь вменялось выращивать в основном подсолнух. Так что, было бы подсолнуха вдосталь. У нас пока нет, в Мирном завались.
Так и не поклевав пшёнки со стола, не утолив голода, я тихонько выполз из столовки и поспешил к себе в правление. По пути зашёл в барак и, составляя список дневальному, мучился мыслью, а что как в Мирном и Быково семечки жарят. Вызывал одного за другим злостных самовольщиков и спрашивал односложно напрямик:
— Чем девка угощала? — ошарашивал вопросом я хлопца, только что ставшего на ходули и узревшего в щели оконца КП лик председателя колхозного правления.
Увидев недоумённые глаза, уточнял вопрос:
— Давала… семечки?
Получив утвердительный ответ (с не меньшим недоумением в выражении лица: дескать, что давала как не семечки), спрашивал:
— От наших отличаются? — Хлопец непонимающе пялился, а я уточнял вопрос: — По вкусу?
Ответ «такие же» приносил мне ликование, сравнимое, разве что, с тем, что испытал, схватив в руки флешку с жениным посланием.
Допрашивая, я посматривал на телефонный аппарат. С прибытием экспедиции «Булатного треста» моё Отрадное стало деревней цивилизованной — появился телефон. Во время складирования тюков прессованного сена подошли ко мне двое, представились телефонистами и доложили, что на остров прибыли провести связь между тремя посёлками, но провода, по прикидкам на местности, хватит связать Отрадное только с одним Мирным. Почему телефон, а не радио, меня не удивило: на острове действовал где-то источник радиопомех, поэтому и комлоги наши, после того как блоки подавления помех у нас изъяли с разоружением роты, мы как средство связи не использовали. Я телефонистам любезно предложил свои услуги: бригаду с сапёрками, но те отклонили помощь, пояснив отказ тем, что зарывать кабель в этой пустыне нет необходимости — повредить здесь некому. Животных на острове нет, а человеку провод сгодится разве что удавиться. Попросили проводить к ратуше и сторожевой вышке, где установят телефонные аппараты. Я, спросив «Где вы ратушу видите?», указал на колхозное правление и убедил: «Там без моей помощи точно не обойдётесь». Поставили четыре аппарата: первый в правлении колхоза «Отрадный», второй в ратуше деревни Мирное, и по одному на сторожевых вышках деревень. Предназначенные для Быково два аппарата и кабель поделили между абонентами. Меня поблагодарили за помощь — лезть в отводную трубу ни кто из телефонистов не отважился.
Позвонить мирянам — узнать жарят ли они семечки? У пацанов, поди, под девичьими-то взглядами, слюна сбегалась в предвкушении «жарёнки». Хлопцам я доверял, но подстраховаться не мешало: может быть, тем казалось, что семечки «такие же» по вкусу.
Отправил очередного самовольщика в барак и придвинул к себе телефон. То, что аппарат военный «полевой» времён Второй мировой войны не вызывало никаких сомнений: на стенке металлического корпуса выштампована пятиконечная звезда. Ниже чьей-то варварской рукой выцарапан по зелёной краске знак — зигзаг на молнию похожий. Поставил аппарат на стол, подсоединил провода, пропущенные в оконце к контактам. Телефонисты так, без подключения и проверки, аппараты оставили, заявив, что испытывать этот «лом» незачем, надёжен. А позже самому проверить у меня не было случая, да и надобности воспользоваться новшеством. Как таким телефоном пользоваться, представлял себе смутно.
Поднял с корпуса трубку и крутанул рукоятку, торчащую с боку.
— Пост номер один слушает! На проводе рядовой Кондор, — зашипело с потрескиванием. Так неожиданно громко, что я испуганно отнёс трубку от уха, и возмутился рьяно:
— Какого черта?! Ты полевод Кондрашка!
— Не разберу, говори в трубку! Поднеси ко рту поближе нижнюю её половинку. То, что ты держишь в руке у уха, трубкой называется. Да не перепутай, к уху прижми не тем концом, что с прорезями и проводом, а тем, что с дырочками. Рукоятка, которую крутил, — от редуктора. Понял? Приём.
— Так разберёшь? — перевернул я трубку проводом вниз.
— Ну, разберу. Кто на конце? И что говорил? Приём, — спросил часовой с недовольным в голосе раздражением.
— Ты полевод Кондрашка, а не рядовой Кондор. А говорит с тобой Председатель. И не ори так, оглушил.
— Вот хрон! — спохватился Кондрашка и попытался оправдаться: — Старший сержант Брумель, то есть бригадир Брут, меня инструктировал, так и сказал: «Рядовой Кондор, к охране границ Отрадного приступить». Ты что-то хотел, Председатель?
