чтобы уничтожить себя. А у Харакири, несомненно, дорога начиналась с благих намерений. Банальная и печальная история.
Он поднял несколько фотографий, не заметив, как на лице Харакири появился стыдливый румянец. На снимках она была какая-то серая, с ничего не выражающими глазами. Немудрено, что ей хотелось эти фотки сжечь. Ничего кроме тоски они не вызывали. Лучше уж никакой памяти, чем такая.
Андрей добавил к её вещам свои. Харакири, нервничая, торопливо полила их бензином из бутылки и подожгла. Огонь с жадностью принялся пожирать символы прошлого. Вспыхивали и превращались в пепел фотографии, тетради; плавились корпус радиоприёмника и пластмассовый гном. Харакири вынула из-за пазухи зелёную шапку с бумбоном и, с некоторым колебанием, бросила её в костёр. Через минуту с грустью заявила:
– Кажется, легче стало. Как будто из зала суда оправданная вышла. Странно. С одной стороны понимаю, что всё это глупость несусветная, а с другой… Вроде бы ничего важнее за последние годы я не делала, – она усмехнулась. – Кто-то за покаянием в церковь ходит, а мы с тобой…
– Как язычники, – закончил за неё Андрей.
– Ага, точно, как язычники, – она вдруг оживилась. – Через костёр будем прыгать?
– Не-е.
– А я возьму и сигану!
Она улыбнулась, отошла на несколько шагов, разбежалась и с радостным визгом перепрыгнула через костёр. Развернулась, подняла руки в победном жесте.
– Вот так! И дурочкой я себя совсем не чувствую! Давай, прыгай. Сделай то, что сам от себя не ожидаешь!
Андрей скривился.
– Что-то не охота.
– Что, слабо? – не унималась Харакири. – Задницу боишься подпалить? Трусишка, трусишка! – смеясь, она указала на него пальцем, чтобы всем воронам на этом пустыре стало ясно, кто именно трусишка. – Вспомни детство и сигай!
– А вот возьму и прыгну! – неожиданно для самого себя, выкрикнул Андрей. Её игривый настрой оказался заразителен. Он приложил ладони к губам рупором, и, поворачиваясь на месте, заорал: – Пускай все знают, бывшие алкоголики лучшие прыгуны через костры!
Андрей скорчил свирепую гримасу, отошёл на десяток шагов, принял стойку бегуна перед стартом и, на радость Харакири, рванул вперёд. Но тут нога зацепилась за кочку. Он грохнулся на землю в полуметре от костра. В лицо дохнуло жаром, опалились волосы. Андрей вскрикнул тонко и откатился от огня. Сел, бормоча невнятные ругательства.
А Харакири, согнувшись и держась за живот, хохотала так, что с трудом могла вздохнуть.
– Да-а, – покачал головой Андрей, – поганые, оказывается, прыгуны бывшие алкоголики. Совсем никакие.
Он поднялся, взъерошил опалённые волосы и тоже засмеялся. Харакири подошла к нему, отряхнула сор с его куртки.
– В следующий раз не ведись на мои провокации.
Андрей заметил тощую лопоухую собачонку неподалёку. Она мелко дрожала и глядела так, словно чего-то просила. Еду? Ну а что ещё может хотеть бездомная собака? Он пожалел, что у него с собой небыло даже завалящей карамельки в кармане.
Харакири, улыбаясь, взглянула на затухающий без пищи костёр.
– Интересно, а этот Господин Эл исполняет желания?
– А что бы ты загадала? – спросил Андрей.
– Загадала бы, чтобы он перенёс меня в Тибет. Представляешь, я снова мечтаю побывать в Тибете. Как раньше мечтаю. А значит, я оживаю.
Андрей посмотрел ей в глаза.
– Обещаю, мы с тобой побываем в Тибете. Нам для этого не нужен никакой Господин Эл.
Он полностью верил в то, о чём говорил. К тому же, ему и самому вдруг очень захотелось взглянуть на Гималаи. Одно желание на двоих – это прекрасно.
Харакири вздохнула и ничего не сказала. Они постояли ещё минут пятнадцать, пока костёр не догорел, и направились к автобусной остановке. Собачонка двинулась следом.
Андрей остановился.
– Пожалуй, я сейчас действительно сделаю кое-что неожиданное. И это будет по круче прыжка через костёр.
– Сознаешься, что ты американский шпион?
– Нет, – Андрей рассмеялся, – не настолько неожиданное, – он повернулся и позвал собаку: – А ну, иди сюда, лопоухая. Иди-иди, не бойся.
Собака, всё ещё мелко дрожа, засеменила к Андрею и Харакири.
– Я её к себе заберу.
– Серьёзно?
– Ага.
Харакири положила ему руку на плечо.
– Это действительно круче прыжка через костёр. Ну что же, пойдём тогда покупать этой лопоухой кучу вкусных ништяков? И шампунь от блох. И поводок. И резиновую косточку. А как ты её назовёшь?
– Мария-Антуанетта. Как французскую королеву.
Харакири фыркнула.
– Антуанетта плохо кончила, ей голову оттяпали.
– Ну… – Андрей на секунду задумался, – пускай тогда будет Жучкой.
Собачонка перестала дрожать и завиляла хвостом. Она готова быть хоть Антуанетой, хоть Мухтаром, лишь бы ей дали ништяков.
Теперь они шли с пустыря втроём, а в догоревшем костре всё ещё дымились останки радиоприёмника и пластмассового гнома. Андрей спросил Харакири о её самочувствии.
– Намного лучше, – ответила она. – Даже кошмары сниться перестали. Мне кажется, тот туман и правда лечебный.
Андрей тоже на это надеялся. А ещё он верил, что Харакири не стала бы его обманывать.
– Кстати, – она рассмеялась и протянула ему руку, – меня Аней зовут.
– Приятно познакомиться, Аня, – Андрей улыбнулся и стиснул её ладонь в своей ладони.
Она умерла через неделю. Со слов свидетельницы-соседки, Аня потеряла сознание, поднимаясь по лестнице в подъезде. Упала и разбила голову о ступеньку. Скорая приехала быстро, но до реанимации довезти не успели.
На похоронах присутствовали только Андрей, Козловский и Вера Павловна. Вера Павловна плакала, а Козловский исполнил прекрасную, но невероятно печальную арию на итальянском языке.
Теперь Андрею постоянно хотелось напиться. Невыносимо хотелось. Он закрывал глаза и видел бутылку водки. И снились ему только пьянки, а просыпался будто с похмелья. Порой он заходил в магазин, становился возле стеллажа с алкоголем, а спустя какое-то время удивлялся, как вообще тут оказался. Ну а коли зашёл, может купить пузырёк? Чекушку. Так, чтобы горло смочить, и, конечно же, без продолжения банкета.
Искушение было велико, враньё самому себе его только усиливало. Но он держался. Память о Харакири помогала бороться с искушением. Ему постоянно мерещилось, что она рядом: за спиной стоит, или идёт среди прохожих. Он оглядывался, высматривал её, а потом чувствовал себя глупо. Даже злился на себя.
Злость на себя вообще стала фоном его жизни. Ему казалось, что пока Аня была жива, он многое упустил, недосмотрел, не до чувствовал, не сказал в нужный момент нужные слова. Его бесило, что уже ничего нельзя изменить.
Если бы не ежевечерние сеансы, он сошёл бы с ума. Туман помогал забыться. А как-то ему пришла в голову мысль, которая крепко засела в сознании: что если души мёртвых попадают в мир тумана? Он спросил об этом Клапса, но тот лишь развёл руками: «Мы можем только
