class="p">ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Вирджил
Еще немного, подумал я, чувствуя себя виноватым, но не в силах отвернуться.
Мэй спала в своей постели, а я стоял над ней, просто глядя на нее. Луна двигалась, пока я оставался там, ее медленное путешествие по ночному небу было видно через окно Мэй, пока она не скрылась.
Скоро должен был наступить рассвет, а я все еще не мог сдвинуться с места. Моя тень нетерпеливо пульсировала, но я позволил ей коснуться только кончиков ее пальцев.
Если бы она проснулась и увидела, что я вот так стою над ее кроватью, она бы наверняка убежала от меня.
Я не мог рисковать. И я не мог рисковать тем, что снова потеряю контроль. Раньше, когда я держал ее в своих объятиях, когда она была полностью в моей власти, я мог сделать все, что угодно.
Мне было невыносимо думать, что я мог бы питаться от нее. Я этого не сделал, но я совершил нечто не менее ужасное.
Пообещав Мэй, что подожду, пока ей будет удобно, я не смог удержаться и не прикоснуться к ней. Это было ужасным проявлением характера с моей стороны.
Обещания нужно выполнять. Всегда.
Особенно те, что дарят невесте.
Мэй пошевелилась во сне, ее лицо исказилось, уголки рта опустились. У нее вырвался сдавленный стон, она дернулась, зажмурилась сильнее, рот открылся.
Она вцепилась в простыни, всхлипывая, и я все понял.
Ей приснился кошмар.
Я стоял там, нерешительный и раздираемый противоречиями. С одной стороны, меня вообще не должно было здесь быть. Я не должен был видеть ее такой. Но я был, и я видел, меня охватило непреодолимое желание утешить ее, моя тень дернулась и попыталась подползти ближе, чтобы успокоить страх Мэй.
И все же я колебался. Может быть, я ей снился. Если бы этот кошмар обо мне, я бы только усугубил его, прикоснувшись к ней. Она могла бы спать, но ее спящий разум узнал бы меня и пришел бы в неистовство от ужаса.
Слезы текли из-под ее плотно сжатых век, ужасный, прерывистый вопль сорвался с ее губ, и я ничего не мог с собой поделать.
Я позволил своей тени делать то, что она хотела, и она с любовью прижалась к ее волосам, разглаживая напряженную кожу на висках, и вливая тепло в ее замерзшие пальцы.
Оно исходило от меня волнами, пока не стало большим, заполнив всю кровать, и окутало Мэй, успокаивая, поглаживая, даря ей тепло.
Такая большая тень. Такая маленькая девочка.
Она выглядела такой юной, когда металась во сне, хотя я знал, что ей девятнадцать — взрослый возраст для человека.
Моя прекрасная невеста. как и положено, она была окутана моей тенью.
Мэй замерла, медленно вздохнув. Ее лоб разгладился, лицо расслабилось, и она погрузилась в мирный сон, напряжение покинуло ее тело. И хотя это сделало свое дело, моя тень не отпускала ее.
Я отступил назад, опускаясь в мягкое кресло, и позволил своей темноте окутать мою невесту, защищая ее от ночных кошмаров.
Соединившись с ней таким образом, я позволил своим глазам затуманиться и просто чувствовал.
Медленный подъем и опускание ее груди. Слабое биение пульса на ее шее. Шелк ее кожи, щекотание волос и ее тело, хрупкое, поддающееся разрушению, в моей власти.
Это была сладкая пытка, которой я не хотел подвергать никогда. И все же, когда небо окрасилось румянцем рассвета, я бесшумно ушел, чтобы поспать несколько часов, прежде чем она проснется.
Без нее моя кровать казалась большой, холодной и одинокой.
* * *
Следующие несколько дней прошли относительно спокойно. Я сопровождал Мэй, когда она осматривала дом, изучая кратчайшие маршруты к своим любимым местам.
Ей нравилась кухня, и она часто открывала шкафчики и смотрела на продукты, вдыхала запах хлеба, открывала баночки с медом и смотрела, как тягучая золотистая сладость медленно стекает с ложки обратно в банку.
Она никогда не ела, когда я мог видеть, и я позволял ей уединяться. В конце концов, я бы не стал брать ее с собой на кормежку.
Это казалось справедливым.
Каждый день я боролся с искушением присмотреться к ее жизненной силе. Маленький огонек, горящий в ее груди, манил меня, его нежная красота была чудом, на которое я хотел смотреть часами, но я сдерживался.
Мэй была все еще слаба, и я боялся, что однажды не смогу удержаться и не испить из нее. Вкус ее жизненной энергии стал навязчивой идеей, которую я безжалостно подавлял, и поэтому я запретил себе даже смотреть на нее.
Это, хотя и было почти невозможно, облегчало борьбу с искушением. Мэй сделала все возможное, чтобы приспособиться к жизни со мной.
Мы разговаривали каждый день, проводили вместе много часов, и ей нравилось все, что я для нее готовила. Каждый день она надевала новое платье, выбирая из плотных теплых тканей, прикрывая плечи шалью или свитером.
Мои слуги быстро привели в порядок ее гардероб, и вскоре вся одежда Мэй сидела на ней превосходно.
Шли дни.
Я ни разу не поцеловал ее, а она не сделала ни единого движения, чтобы привлечь мое внимание. И все же я не мог удержаться от того, чтобы не посетить ее спальню по ночам.
Я сидел там, в кресле у ее кровати, окутывая ее своей тенью так плотно, что она была окутана ею. Ей больше не снились кошмары, и я использовал это, чтобы оправдать свою ужасную одержимость.
Мое присутствие и прикосновения помогли ей лучше спать. Поэтому я продолжал это делать, хотя и знал, что если она проснется и увидит меня, все будет кончено.
Она была бы в ужасе, и вместо того, чтобы избавлять ее от ночных кошмаров, я стал бы одним из них.
Днем мы гуляли по территории, окружающей мой дом. Сначала они были короткими, всего по двадцать минут в саду, но вскоре Мэй захотела заходить все дальше и дальше, и я подчинился.
Я всегда ходил с ней.
Мне приходилось держать ее подальше от места, где я кормился, чтобы она не видела, какой вред мой голод наносит земле.
Чтобы она не боялась меня.
Каждый раз, когда мы подходили к развилке, я вел Мэй налево, в нетронутые уголки леса. Там было просторнее, птицы щебетали на деревьях, дятлы стучали по коре, белки прыгали по земле, когда замечали нас.
Но однажды Мэй остановилась на развилке и намеренно повернула направо, вглядываясь в полумрак под густо растущими хвойными деревьями.
— Что там? — спросила она, и я
