«В статье параллельно развивались два тезиса, она преследовала две взаимосвязанные цели. Одна — политическая. Налицо было стремление представить правительственную формулу, основанную на том, что Эстрема участвует в большинстве (парламентском, — Ц. К.), как формулу, которая в данный момент обеспечивает трудящимся классам наиболее выгодные условия, а в будущем обещает им частичное осуществление программы реформ. Другая — идеологическая. Реформа стекая линия рассматривалась как единственная подлинно социалистическая, а оппозиция ей рисовалась как оппозиция со стороны анархически-бунтовщического меньшинства»{38}.
Опубликование статьи Турати вызвало резкие споры. Артуро Лабриола (1875–1960), видный деятель левого крыла Социалистической партии, написал брошюру «Министерство и социализм. Ответ Филиппо Турати». Лабриола был одним из лидеров революционно-синдикалистского течения, основной базой которого был Юг. В то время, когда началась поддержанная реформистами (Турати говорил не реформисты, а «социалисты-позитивисты») «эра Джолитти», положение Юга было исключительно тяжелым. Промышленности почти не было, сельскохозяйственный пролетариат и крестьянство находились почти в таком же положении, как и во времена сицилианских фаши. Вполне понятно, почему именно на Юге идеи революционного синдикализма были особенно распространены. В те годы шли большие споры о том, кому должен принадлежать приоритет в борьбе за ниспровержение капиталистического строя: партиям рабочего класса или синдикатам.
Неаполитанец Артуро Лабриола в юности испытал влияние анархизма, потом заинтересовался научным социализмом. После майских событий 1898 г. он нашел убежище в Швейцарии, позднее во Франции встретился с Жоржем Сорелем, чья книга «Социалистическое будущее синдикатов» положила начало существованию революционного синдикализма как самостоятельного течения. Сорель утверждал, что верен идеям Маркса, но в действительности находился под сильным влиянием Прудона и считал, что все будущее социализма зависит от автономного развития синдикатов. Сорель отвергал не только любые формы парламентаризма, но и партию как политическую организацию пролетариата. Революция, по Сорелю, означала лишь всеобщую забастовку, революционное насилие, «прямое действие».
Артуро Лабриола, вернувшись в Италию, решительно выступил против реформистов. Он считал, что действительно надо добиваться постепенного проведения реформ, но для этого нужно не сотрудничать с правительством, а, напротив, оказывать ему решительную оппозицию. Чем она будет резче, тем на большие уступки пойдет правительство. Оспаривалось также утверждение Турати, что к власти пришла «новая социальная группа». По Лабриоле, «новая буржуазия» мало чем отличалась от старой. Точнее, интересы повой буржуазии («паразитарных кругов») и разных темных дельцов скрещивались и совпадали. Их объединяла вся система, исторически сложившаяся в Италии. Артуро Лабриола оспаривал правильность линии партии, — линии на борьбу против реакции совместно с общедемократическими силами. Борьба за демократические свободы казалась Лабриоле «риторикой», ибо эти свободы «вовсе не необходимы для прогресса социализма». Вся система аргументации Артуро Лабриолы, его интерпретация истории представляются нам сегодня очень грубыми и, главное, элементарными.
На брошюру Лабриолы 2 августа 1901 г. ответил в «Аванти!» один из реформистских лидеров Иванов Бономи (1873–1951). Позицию Лабриолы он объяснял специфическими условиями Юга, где необходимость борьбы с каморрой (разновидностью мафии) вынуждала социалистов блокироваться с самыми различными социальными элементами, подогревая такой противоестественный союз «пылом революционной фразы». Напротив, на Севере главной задачей социалистов была организация массы рабочих и крестьян. Временное «перемирие», на которое вынуждено было пойти правительство, социалисты использовали для создания лиг, профсоюзов. Иными словами, они стремились превратить Социалистическую партию, состоявшую из разрозненных, рассеянных, в значительной степени мелкобуржуазных элементов, «в чисто пролетарскую армию».
Прокаччи пишет, что статья Бономи была прямым обращением к здравому смыслу низовых партийных организаций: «В дискуссию был введен новый, чрезвычайно важный элемент, а именно был подчеркнут пролетарский характер туратианского направления. В общем, рабочие и крестьяне, организованные в лиги, были согласны с Турати и с теми, кто рекомендовал умеренность и осмотрительность и не доверял революционным фразам…»{39}. В самом деле, на Севере реформисты опирались на сильное и хорошо организованное рабочее движение, заинтересованное в существовании либерального режима, который гарантировал бы законные права палат труда и профсоюзных организаций при конфликтах с промышлен-никами и аграриями.
Джолитти пишет, что он еще в начале 90-х годов понимал роль рабочего движения и полную законность существования рабочих организаций и ассоциаций. Между тем даже при правительстве Саракко «существовала тенденция считать опасными все ассоциации трудящихся. Тенденция эта была следствием плохого знания новых экономических и политических течений, которые уже некоторое время существовали у нас, как и во всех цивилизованных странах, и непонимания того, что организации рабочих развивались наряду с общим ростом цивилизации»{40}. Если сравнить февральскую речь Джолитти и статью Турати, можно найти немало общего. В свое время Энгельс писал, что итальянские социалисты не должны ограничиваться чисто негативной критикой буржуазно-демократических партий, ибо может наступить момент, когда придется с этими партиями сотрудничать{41}. Правда, Энгельс имел в виду сотрудничество с буржуазно-демократическими партиями, находящимися, как и социалисты, в оппозиции к реакционному правительству. Но что делать, если к власти пришло либеральное правительство: нужно ли, можно ли поддерживать его? Турати был явно убежден в положительном ответе: да, поскольку это правительство признает необходимость осуществления определенных реформ.
Во всем этом была очевидная логика. Турати, конечно, не считал, что при изменении правительственного курса, как бы ни был либерально настроен новый кабинет и стоявшие за ним круги «молодой, решительной современной буржуазии», классовые противоречия могут исчезнуть. Но было ясно, что при новом курсе партия и рабочее движение окажутся в более благоприятных условиях. Впрочем, в рассуждениях Турати был и элемент некоторых иллюзий. Иллюзии, которые питали Турати и его друзья, были естественными и даже закономерными. Пальмиро Тольятти заметил однажды, что Турати представляется ему как бы последним из деятелей Рисорджименто. Это очень тонкое и точное психологическое замечание. В характере и системе взглядов Турати было много от революционного идеализма той эпохи.
Статья Иваноэ Бономи означала начало кампании в защиту платформы Турати. «Аванти!» начала печатать резолюции местных секций партии, большинство соглашалось с туратианской линией. Авторитет Турати был неоспоримым, но у него было и немало противников, начиная с Артуро Лабриолы и кончая Энрико Ферри (1850–1929). Последний в 1894 г. опубликовал книгу «Социализм и позитивная наука», имевшую, как он самодовольно писал Энгельсу, «большой коммерческий успех». В сентябре 1894 г. Энгельс писал Каутскому: «Итальянцы начинают приводить меня в ужас. Этот пустомеля Энрико Ферри прислал мне вчера полное собрание своих последних работ и письмо, преисполненное таких неумеренных выражений, что оно сделало мои чувства к нему еще более умеренными. И все-таки изволь отвечать ему вежливо! Его книга о Дарвине, Спенсере и Марксе — страшно путаная, плоская галиматья»{42}. Но в Италии Ферри считался «мужем науки»; одно время он играл большую роль в Социалистической партии.
Против Турати
