несколько десятилетий, – говорил Димон с горечью, – мать рассказывает, характер у меня в ее деда. Я и в животе ее толкался и пихался, она еле выдерживала. А когда родился, так стремительно выскочил, что упал в таз и сломал ключицу…
– У новорожденных еще все мягкое, – удивлялась я.
– Не знаю. Но ключицу мне загипсовали, отчего рука одна торчала в сторону, точно крыло. И нянька, когда приносила ей меня кормить, говорила: вот ваш однокрылый самолетик прилетел. Рост у меня оттого сократился: два позвонка погибли из-за гипса. Я был бы на десять сантиметров выше. – Он досадливо морщил длинный нос. – Мать же была химиком, работала во вредной лаборатории. Отец всегда шутил: я дитя полей, а ты дитя химии.
Аварии, в которые он попадал, Димон объяснял тоже мистически. То есть он признавал, что заснул за рулем, но само засыпание считал следствием причин гораздо более сложных и тонких, чем обычные физиологические. На моей памяти он попал в четыре аварии. Про первую он сказал так: пожадничал, слишком дорого продал предыдущую машину, вот и наказание – на ремонт этой все и ушло. Остальные три он объяснил моими обидами на него.
– Я наорал на тебя, когда уезжал, мы плохо расстались, а твое отчаяние – это что-то, оно такой силы, что может машину перевернуть. Вот я под Уфой и влип… Когда Серега подбежал и увидел, что машина всмятку, он был уверен, что и водителю каюк, а я без царапины даже, как-то голову просунул в открытое окно, сжался весь. Чудо, одним словом. Ящик белого сухого вина вез бате для дня рождения, все бутылки вдребезги, вся машина им пропахла… Меня стошнило, когда парни подняли капот.
Белое сухое вино он не пил больше никогда. Только красное.
* * *
Когда мы поженились, Димону приснилось, что он катится на санках вниз со снежной горы, но не один, а с подругой детства Галкой, метель, они еще дети, и он влюблен в нее, и, как в рассказе Чехова, его признание теряется то ли в метели, то ли в душе… Горка кончается, и они оказываются у большой реки.
Галка и жила у большой реки, уехав из города в деревню. Как шутил Димон, была первой в стране дауншифтингисткой. Когда Аришке исполнилось двенадцать и Димон стал бульшую часть времени проводить не в городе, а у большой реки – в отремонтированном доме (он называл его и двор усадьбой), я вспомнила его сон. Только реки оказались разными. А жаль. Ведь Галка была – если распределять женщин его жизни по ролевым ячейкам – его половинкой. Без сомнения.
Первая жена стала его первой женщиной, вратами в Эрос, вторая – вратами в столицу и освобождением от комплекса роста. Третья, то есть я, – феей, превратившей его в удачника.
Но его половинкой была она – черноволосая танцовщица, на четверть цыганка, преподававшая в деревенской школе английский язык.
Каждую субботу и воскресенье Димон проводил у нее. Она была третий раз замужем. А ее сын в начале девяностых уехал в Калифорнию.
– Она мне первая показала грудь, – как-то признался Димон, – но секса у нас так и не было. Хотя сколько раз у нее ночевал – но она всегда была замужем и мне доставалось только быть свидетелем ее постельных сцен. Галка никогда меня не стеснялась. Ей даже доставляло удовольствие, когда мы были лет двадцати, рассказывать, как ей было хорошо со своим очередным.
Она истинно женским чутьем угадывала, что Димона, как всякого спекулянта, влечет только чужое, подумала я, то, что имеет ценность для других и чем хотелось бы овладеть.
– Мы с ней чуть не поженились, но у нее уже был трехлетний Женька, она гуляла по-черному, просто из постели в постель, и, когда ее родители (отец – режиссер, а мать – бывшая балерина) предложили нас поженить, мол, ведь видно, вы созданы друг для друга, – она отказалась. И я всю жизнь думал: все-таки почему? Почему она отказалась? И решил: Галка меня просто пожалела, не захотела сваливать на меня себя проблемную, и Женьку, и мать свою, которая в то время уже не вставала – отец ее верно и преданно за женой ухаживал, поразительный был человек… Галка – моя первая любовь.
– Она – твоя половинка, – сказала я тогда осененно. – Вы так похожи. И она хотела, чтобы ты любил ее всю жизнь.
Я не стала добавлять, что Галка просто боялась: стань они мужем и женой, Димон бы поскучнел, начал ей изменять. Но зря Галка этого опасалась: Димон ее бы все-таки не разлюбил, он бы вошел в роль ее отца, любившего ее мать всю жизнь, – и вот здесь таилась для Галки настоящая опасность, потому что мать в сорок лет стала лежачей больной, получив тяжелую травму во время репетиции балета «Щелкунчик», и, если бы проекция ее отца оказалась сильнее других, Димон бы и ее, Галку, сам того не желая, превратил в инвалида.
Личность его достраивалась с помощью чужих блоков, но пружину воли он имел железную.
– Может быть, все сексуальные связи и мужья Галки были только ее подсознательным способом убежать от судьбы матери? – спросила я Димона уже после смерти Галки. – А любила она только тебя?
– Я думаю, да. Но мать моя ее терпеть не могла. – Он помолчал. – Считала лживой. У нас в семье батя ввел культ честности. А Гала ведь была из тех, кого если попросить вымыть посуду, они как бы случайно забудут вымыть сковородку. Чтобы не возиться. Да и вообще Галка всегда врала. Цыганская кровь! Я даже не уверен, что ее Женька от того мужика, который дал ему фамилию. Артистка! Обожала внимание к себе, оттого и развела хвост любовников. А я был у нее вечный. Потому она мной не сильно дорожила.
Димон ушел в соседнюю комнату и принес альбом. Я с интересом стала рассматривать фотографии: вот Димон в бархатном костюмчике, под воротничком бант, удлиненные локоны, длинные ресницы… Принц. Или…
– На девочку ты был сильно похож. – Я улыбнулась. – На принцессу.
Я говорила ему это не раз, чувствуя, как ему приятно слышать, что он похож на очаровательную девочку.
– Потому я и выжил. Мать ненавидит мальчиков.
– А это – Галка?
– Да. Ей здесь семнадцать. Они только что вернулись из Египта, отец ее ставил там балет. Хорошенькая была – жуть! – Он запнулся о последнее слово. – Точнее, это она потом стала жуть какая страшная. Какая-то болезнь: лицо за несколько лет стало просто безобразным.
В его голосе послышались мне нотки тайного торжества. Программа возмездия, не реализованная Ирэной, перешла к нему, но сменила объект, на который была обращена.
– А тело сохранилось: тугая такая была, она ведь до самой смерти танцевала в деревенском клубе, учила танцам девчонок.
– Да, на фото просто чудная!
– И всегда рой любовников вокруг. И я – как грустный верный клоун.
Так вот кто тебя превратил в клоуна, подумалось мне, твоя первая любовь. И вспомнила, что бабушка клоуном называла моего собственного отца.
* * *
Увидала я Галку впервые через полтора года после нашей с Димоном женитьбы: она ехала к сыну в Америку и два дня провела у нас, пока оформляла в Москве документы. Мы понравились друг другу: она мне – своей спокойной доброжелательностью и умом, я ей – скорее всего, тем, что признала ее женский приоритет – она почувствовала, что ей отведено место единственной любимой женщины Димона…
В ее смерти
