«Слабого сердца» Вася, кликушествуя выкликал: «За что же, за что меня? Что я сделал?» Этого бедного Васю в телевизионном спектакле «Слабое сердце», просуществовавшем на экране совсем недолго, с пугающей искренностью играл Геннадий Бортников. Творчество этого актера, ремесло, искусство, называйте как хотите, всегда шло по исповедальной стезе, потому так ладно ложились на его проникновенный голос монологи Белля, Достоевского, особенно Федора Михайловича Достоевского.
Для самого автора, герой его нового романа, умный, образованный молодой человек, стал жертвой «модного безверия». В письме к редактору М. Каткову Достоевский пишет о том, что «Несколько случаев, происшедших в последнее время (исключенный из Университета студент, решившийся ограбив почту, убить почтальона; семинарист, убивший девушку в сарае и которого взяли потом через час за завтраком) окончательно убедили его в том, что сюжет его нового романа не эксцентричен, но отчасти оправдывает современность… Итак, некий студент, «живущий в крайней бедности, по легкомыслию, по шатости в понятиях поддавшись некоторым странным «недоконченным» идеям, которые носятся в воздухе, решился разом выйти из скверного своего положения. Он решился убить… Он – кончает тем, что принужден на себя донести. Принужден, чтобы хотя погибнуть в каторге, но примкнуть опять к людям…»[30]
Федор Михайлович с Божедомки знал, как затронуть чувствительные струны взрастающей души. Не прошел мимо отечественной классики и театр им. Моссовета. Замысел спектакля по роману Достоевского «Преступление и наказание» главный режиссер вынашивал долгие годы. Наконец Юрий Александрович Завадский окончательно убедил себя в том, что Достоевский не может быть отвержен в современном обществе, так как гениальный писатель всегда верил в Человека. Приступили к работе, то бишь, к репетициям, во время которых Бортников, исполнявший роль Раскольникова, и Леонид Марков, в образе следователя Порфирия Петровича, кричали со сцены в зал главному режиссеру: «Мы в тупике!»
«Никогда не думал, – признавался Завадский, – что будет так сложно перенести роман на сцену. Драматургия есть, диалоги готовы – легко на первый взгляд. А вместе с тем чудовищно трудно! … Чтобы играть Достоевского нужен большой темперамент, иначе этот гигант может нас задавить. Спектакль будет называться «Петербургские сновидения». Роман пронизан снами. Как только Раскольников совершает преступление, он теряет почву под ногами, он словно во сне, в полубреду. Раскольников все обдумал, но не мог предвидеть своего состояния после убийства».[31]
До этого обращения к защитнику всех забитых и убогих, в саду Аквариум под плоской крышей театра шла предсказуемая размеренная жизнь. Репертуар разбавляли пьесы, отвечающие социальным запросам общества. Диссидентским всплеском стала постановка «Петербургских сновидений».
Премьера спектакля состоялась 28 июня 1969 года. Спектакль ставился на Геннадия Бортникова.
В первой главе романа Достоевский дал описание своего героя: «Кстати, он был замечательно хорош собою, с прекрасными темными глазами, темно-рус, ростом выше среднего, тонок и строен».
Весь актерский состав спектакля был уникален. Опустившийся пьянчужка Мармеладов в прекрасном исполнении Георгия Слабиняка. Ирина Карташова – изможденная Катерина Ивановна. Роль следователя Порфирия Петровича замечательно подошла Леониду Маркову с эдакими сладко-язвительными интонациями в голосе. Поруганную Сонечку Мармеладову играла Ия Саввина.
Павел Антокольский, оценив «чудо таланта» Бортникова, не обошел своим поэтическим вдохновением и исполнительницу роли Сонечки.
Она как в храм, пришла на сцену,
К высокой роли не готовясь,
Чтобы свою назначить цену
На Достоевского, на совесть.
Светло-озерные глаза Ии Саввиной – Сонечки – с ужасом и страхом устремленные на Родиона Раскольникова, с едва произносимым: «Убивать право имеете?» молили о пощаде, а сам он, Родя, был воплощенное страдание, устремленное куда-то вверх.
Лохмотья, в которые был облечен актер, как и всякие, должны были, унизив, уничтожить его, но нет, он по-прежнему оставался «один во всей вселенной» – красота была разлита внутри него. Если в юности его очарование было прелестью распускающегося цветка, то к роли Раскольникова его красота стала страшной. Если красота может быть страшной, разящей от нервного перенапряжения. И ее не портили ни мешки под глазами, ни выступающий кадык, ни капли пота в прорези белой рубашки.
«Ах, Соня…. – Да ведь как, убил-то? Разве так убивают?… Я себя убил, а не старушонку! Тут так-таки разом и ухлопал себя, навеки!..»
О, этот поток слов, словно стоишь под водопадом, все нарастающее возбуждение, предчувствие – выльется ли оно в эпилептический приступ или опрокинет в обморок? Внутренняя лихорадка переходит в сомнамбулический транс. Глаза – кострища с выжженным страданием.
Мое большое поражение – я не видела этот спектакль энное количество раз, в отличие от некоторых особо преданных и посвященных почитателей, к примеру, той же Люси, не пропускавшей ни одного спектакля с Бортниковым. Но мне и одного «приступа» хватило. Не существует телевизионной версии, чтобы пересмотреть этот спектакль Завадского, – несколько фотографий, два фрагмента любительской съемки и запись из фонда Гостелерадио. Есть голос… «а остальное», – с подсказки Лепорелло, – «воображение вам дорисует».
Мнительная Фуфа боялась идти на «Петербургские сновидения», однако, увидев серьезную работу, тут же позвонила Завадскому с поздравлением. В ее дневнике появилась запись:
«Гена должен забыть все: приятелей, знакомых, угощения, выпивки, Гена должен ходить в лес, смотреть на небо, на деревья… Гена должен сказать себе – я ничего не сыграл еще, я плюю на успех, на вопли девочек и мальчиков – я должен прозреть. Господи, помоги ему! Я ничего не требую от Гены, потому что роль эта делается годами, но что я хочу от Гены?.. Гена хорош, но он как надо заживет, когда поймет каждой клеткой, что он делает, когда перестанет вспоминать и говорить текст, а начнет кровоточить сердцем».[32]
Потрясенный исполнением роли Раскольникова, старейший актер Малого театра Игорь Ильинский устремился к нему в гримерную, чтобы поведать о своем впечатлении. В другой раз известный театровед Виталий Вульф, заглянувший к Бортникову после спектакля, застал его практически в коме – актер сидел, опустив руки, совершенно без сил, и только капельки пота катились по его лицу. Выдавив из себя полу улыбку, он только произнес: «Извините, Виталий Яковлевич, мне сейчас трудно говорить».
Одно из около творческих наблюдений: когда в театре шел спектакль «Петербургские сновидения», в зале работала специальная лаборатория, измеряющая затраты энергии исполнителей во время представления. По психофизическому напряжению роль Раскольникова оказалась равна затратам на пять ролей.
Лучше столичных критиков Бортников сам сказал о своем герое: «То, что он сделал, убив старуху, есть введение в его душу антитела. Оно не может стать его органикой, освободить его. Это трагедия, катастрофа, от которой нет спасения. Убийство несовместимо с душой, если она есть».[33]
В музее Достоевского на вечере, посвященном спектаклю «Петербургские сновидения», театровед Асаф Фараджев заметил, что появление этой инсценировки стало прорывом в твердокаменной советской идеологии. «В эпоху уголовной наказуемости за веру в Бога, когда театр для многих полностью заменил собой церковь как место исповеди, Завадскому удалось создать сакральный спектакль. И заслуга в сохранении сакральности спектакля во многом принадлежала именно Бортникову».[34]
В исполнении Бортникова, по мнению критика, герой, утерявший гармонию, мучился тем, чтобы вернуть соответствие между внешним обликом и, искаженным убийством, внутренним миром. Но Раскольников – Бортникова не был поврежден своей красотой, как многие, очевидные красавцы. О, сколько их, не знающих ничего о том, чтобы служить другим, страдающих нарциссизмом, с осколком зеркала в сердца, смотрят на нас с белых экранов кинотеатров. Да, «красота страшная сила!». Удивительно, но Бортников со своей красотой не носился, как будто ее не замечал и в роли не делал на это акцент. Гармонию его героя восстанавливала жертвенная любовь Сонечки Мармеладовой.
Накануне своего окончательного отъезда заграницу Андрей Арсеньевич Тарковский нашел в Москве лучший спектакль – «Петербургские сновидения» – «истинно русский», с его слов.
Европейский зритель так и не увидел Бортникова в этой роли. Современные Порфирии Петровичи не выпустили Бортникова-Раскольникова за границу. Наметившиеся гастроли моссоветовской труппы в Венецию в 1971 году сорвались, как поползли по театру слухи, из-за того, что Гена Бортников мог там остаться.
За свою жизнь Бортников собрал ожерелье из ролей Достоевского. Этот каменный скорбный
