части зелен, нежели сед. Пёстрый как бы только что из пекарни, выпачкан в муке, и алое пятнышко на затылке — словно щёгольский бант, стянувший волосы.
Синицы цвета оливок или, скорее, оттенка горчишного семечка.
Поползни, словно вымоченные наполовину в краске глубин океанских вод, причём манишка подозрительно чиста, а нижняя юбка, либо штанишки, — кому чего положено! — срисованы с наряда дрозда.
Серый дятел первым отвалился от накрытого стола, и скучая принялся ощипывать оконную раму, в поисках заснувших мух для баловства, на закуску, не иначе.
— Затопишь печку?
— Тебе холодно?
— Да нет, скоро стемнеет и птицы уснут на чердаке, а труба-то ледяная, плохо им будет ночью, озябнут и станут дрожать.
— Это после твоих-то разносолов и замёрзнут?!
— Ну, пожалуйста! Тебе что, трудно?
— Отчего трудно? Затоплю, пожалуй.
Звездопад снежинок. Так славно подставить ему навстречу лицо, и долго глядеть наверх, представляя, что летишь.
Только вот, если знаешь, что рядом те, кому холодно, пусть и не по твоей вине… то уж ни за что не воспарить из-за тяжести на сердце.
Яичница из десяти яиц
Поработав в геологической партии, отслужив после армию, я наконец внял увещеваниям матушки и поступил в МГУ на факультет психологии. Психология человечества в мои двадцать три года нимало занимала меня. Сильно разочаровавшись в людях, сделавшись отчасти мизантропом, и, невзирая на то, что среди моих преподавателей был даже Вольф Григорьевич17, я обратил свой взор на животных и стал изучать зоопсихологию.
Быть может, именно это обстоятельство мешало мне находить удовольствие в беседах с сокурсниками и сопереживать им. Причиной, усиливший отсутствие понимания меж нами, стала разница в возрасте и опытности. Что могли поведать мне товарищи по учёбе? Про поцелуй со школьницей в сырой гулкой арке подъезда? Меня слабо занимали подробности. Мои же собственные откровения о поездках по бездорожью Алтая с желтоглазой рогатой козой, навалившейся на плечо, были совершенно неинтересны юношеству.
В общем и в частности, мы были людьми разных поколений, к тому же, — я относительно недавний, но, всё же, москвич, а они, как оказалось, все приезжие. Я обитал с матерью и сестрой в трёшке, в своей комнате, ребята — все вместе, одной компанией в общежитии. Кстати же, я ещё и трудился в собственно Альма-матер, что тоже не особо сближало с соучениками.
Понимая насущную необходимость содержать себя, не обременяя этим матушку, я служил ночным дежурным по корпусу МГУ. В пыльной комнатушке я бессовестно дремал над конспектами, устроив голову, заместо подушки, на недавно переизданной работе Бехтерева18 с Дуровым19, а тонкую тетрадь в зелёной обложке с номерами телефонов и порядком действий «в случае чего» сжимал при этом в руке. О «случае» мне должны были сообщить по внутреннему телефону, — чёрному тяжёлому аппарату, что мирно пылился тут же, рядом с моей головой.
Привидения легендарного корпуса, судя по всему, благоволили ко мне, ибо не потревожили ни разу, так что, восстав поутру, я успевал не только распушить отутюженный Бехтеревым чуб, но даже выпить стакан кофе по-венски20, коим частенько баловал себя перед лекциями.
Так что, — товарищей у меня не было, но хотелось, однако, хлебнуть той студенческой жизни, о которой обыкновенно говорят, что именно она — лучшая пора для всякого, постигающего науку вдали от дома.
На втором курсе, переводом из вуза в вуз, по некой мутной причине, к нам зачислили волоокого чернобрового хлопца, с клоком долгих волос на темени, который несколько стеснялся своего мягкого говора, и не лез в товарищи ни к кому, предпочитая держаться особняком. Вот к нему-то, с надеждой заполучить в приятели, я и напросился однажды в гости.
Упредив матушку о том, что весьма вероятно не приду домой ночевать и фривольно подмигнув сестре с порога, я отправился навстречу вожделенным студенческим забавам, вооружившись желанием наслаждаться всем, чем только не предложит в этот вечер судьба. Кстати же, по дороге к новому товарищу, я зашёл в магазин и, не придумав ничего лучшего, прикупил десяток яиц.
Заметно волнуясь, я сообщил вахтёру свою фамилию и номер комнаты, в которую направляюсь. Запах общежития показался знакомым и весьма расстроил меня, — то был специфический аромат коммунального жилья. Однако я решил-таки довести до конца намерение и громко постучался в дверь сокурсника.
После первых, довольно-таки неловких мгновений, которые мы потратили на рукопожатия и пристройство моего пиджака на вешалку, поверх одежды хозяина, я наконец-то присел на самый краешек одной из кроватей. В комнате их было четыре, и все, кроме одной, явно пустовали.
— Вы… Ты живёшь один?
— Да, теперь только, соседи разъехались ненадолго.
— Замечательно! — Излишне весело похвалил я отсутствующих, и, хлопнув ладонями по коленкам, неожиданно для самого себя поинтересовался, — Так, может, я у тебя заночую?!
Сокурсник удивился, но не отыскав причины отказать, молча кивнул.
Я был весьма рад, и, дабы усилить градус удовольствия, предложил:
— А давай, сварганим яишенку?!
Вот тут пришёл черёд радоваться хозяину комнаты, и он с воодушевлением, вдумчиво, степенно захлопотал. Достал с подоконника чугунную сковороду, кусок сала, привязанный в мешочке к холодной батарее «от мышов», а из-под кровати — пару луковиц… Было решено приготовить пять яиц.
…Кажется, это был самый странный ужин в моей жизни. Я жевал и не чувствовал вкуса, несмотря на густо посоленные желтки и прозрачные ломтики сала, больше похожие на тающие кусочки льда. Кушанье скоро исчезало, а ощущение бесшабашного студенческого быта всё никак не приходило. За дверью слышались голоса. Там, судя по всему, тоже были заняты тем, что сооружали, каждый себе или в складчину, «что-то пожевать»… И всё! Более не происходило ничего занимательного!
Едва сковородка опустела, домовитый хозяин собрался было убрать её на место, обтерев сперва куском газеты, но я, разочарованный вконец, попросил:
— А, давай, ещё пожарим!
— Сколько?.. — Растерялся товарищ.
— Ну, а что там? Все, конечно!
Когда сковородка была опустошена во второй раз, сокурсник вздохнул, да, глядя мимо меня, грустно произнёс:
— Я понимаю… Для тебя это романтика…
И как, вдруг, стыдно стало мне от того! В погоне за собственными впечатлениями, я не подумал оставить пару яиц парню на завтрак, просто не сообразил. Вот вам и зоопсихология…
Смешавшись от неловкости, я сделал вид, что вспомнил о некоем срочном деле, пожал вялую руку товарища и ушёл. Но до самого выпуска я уже больше не приискивал в жизни романтики, особенно за
