и удрученно отправился восвояси, сообщив, что аэрофобию советская медицина лечить если и умеет, то не так быстро и не в таких условиях.
Страх совершенно отбил аппетит: выяснилось, что можно выбрать блюда, полностью подходящие мне в моем нынешнем состоянии, но даже их есть не хотелось. Казалось, что весь я, вместе, конечно, с желудком, сжался в один испуганный комок нервов и ливера: затолкнуть внутрь комка хоть какую-нибудь еду оказалось делом невозможным.
Благо, полет занял всего двое суток: спустя два дня и две ночи тихого ужаса, совершенно ничем не устранимого, наш дирижабль ткнулся в причальную мачту порта назначения.
Стало ясно, что я совершенно не боюсь скоростного лифта: именно такой доставил меня и еще троих пассажиров, спешивших оказаться на твердой земле и проигнорировавших лестницу, к нижней точке мачты.
Почти незаметно прядя заложенными ушами и подняв кверху хвост, я ступил на хтонически-сказочную землю Страны Советов.
Советская земля встретила меня восхитительной своей твердостью, замечательной прохладной погодой и весьма милой девушкой, внимательно рассматривающей меня поверх большого плаката с непонятной русской надписью.
Некоторые буквы были похожи на привычную латынь, иные — на греческие символы (например, в самой первой я уверенно опознал обозначение длины волны), вместе они не читались совершенно. «Возможно, тут написано мое имя, но по-русски,» - предположил я, и немедленно оказался прав.
- Профессор Амлетссон? - тщательно артикулируя звуки, уточнила девушка. - Меня направили встретить именно Вас. Будьте так любезны, проследуйте, пожалуйста, за мной. - Британский язык встречающей был не то, чтобы неправильным, скорее, правильным излишне: на Островах так разговаривали, наверное, в середине прошлого века.
- Да, профессор Амлетссон — это я. А как Вас зовут, барышня? - я решил быть по-возможности старомоден, в конце концов, профессор я или нет? Да и попасть в тон встречающей показалось в тот момент вполне подходящей идеей.
- Имя мне Анна! - барышня покраснела так, как умеют только человеческие северянки, высокие, блондинистые и бледнокожие: вспыхнула ярко-алым, особенно старались щеки и скулы. - Анна Стогова! Имею честь представлять департамент археологии! - на самом деле, конечно, она произнесла то самое, категорически не запоминаемое Vsesojuznyi-и-так-далее, но я уже примерно понимал, что означает эта речевая конструкция. - Буду Вашим проводником и переводчиком. Добро пожаловать в Советский Союз!
Я покивал, согласно и понятливо, и мы двинулись куда-то в сторону здания аэровокзала: собственный проводник и переводчик — это очень хорошо, это знак и символ особого отношения. Такими знаками нужно обязательно пользоваться, и не только в смысле встречного уважения: местная девушка, которая все здесь знает, наверняка поможет избежать массы неловких ситуаций, заранее предупредив об их возможности.
- Анна, могу я попросить Вас говорить несколько проще? Вы ведь, наверняка, владеете не только архбритишем, но и современным диалектом Оловянных Островов? - мне отчего-то показалось, что девушке так будет удобнее. Мне бы, во всяком случае, было бы удобнее точно.
- Приношу Вам свои самые искренние извинения, профессор, но нам категорически воспрещается изучать новобританский, и, тем более, на нем говорить. - Казалось, краснеть сильнее было некуда, но девушка по имени Анна как-то умудрилась. - Простите, что разочаровала Вас! Я буду стараться!
Мне стало не по себе.
Вдруг вспомнились рассказы немногочисленных эмигрантов из России: о том, в каких жестоких и скотских условиях держат советскую молодежь, как тщательно и изобретательно контролируют контакты с любыми иностранцами… Получалось так, что я жестоко и бессмысленно подставляю свою визави, и неприятности, которыми ей грозит нарушение очевидной инструкции, совершенно не стоили совсем небольшого моего неудобства. Между тем, архаический британский — не самое страшное, что может случиться с человеком на русском Севере, и я решил терпеть.
Мы, тем временем, не только вошли в здание вокзала, но и приблизились к ряду высоких стоек. Предстоял таможенный контроль, и я направился было к ближайшему офицеру, взирающему на меня сурово и неприветливо: советская действительность во всей красе.
- Профессор, позвольте, нам надлежит проследовать в соседний зал. - Девушка Анна отвлекла меня от тяжких дум о строгости советских обычаев и законов, и мы, свернув, пошли в сторону широких стеклянных дверей. «Зал делегаций» — было написано поверх дверей на хорошем британском. Еще там была надпись на все том же непонятном, предположительно русском, языке: она располагалась выше международно-понятной и была вдвое длиннее. «А ведь этот язык, наверное, предстоит учить…» - подумалось мне вдруг. Перспективы работы в Союзе выглядели все менее радужными.
Внутри зала мне предложили присесть в удобное кресло, стоящее у монументального стола, то ли деревянного, то ли каменного: столешницу полностью закрывала зеленая суконная скатерть, и сказать точнее было нельзя.
- Профессор, будьте любезны, предоставьте мне, пожалуйста, Ваш багажный талон. Пока Вас будет опрашивать таможенный коммандер, я получу Ваш багаж и доставлю его прямо к выходу из зала. - Девушка посмотрела на меня очень внимательно, и добавила: - Прошу Вас не беспокоиться о переводе: коммандер отлично владеет британским языком.
Искомый талон перекочевал из моего кармана в сумочку Анны, и отправился вместе с ней куда-то внутрь аэровокзала.
Я вдруг понял, что девушка, проводник и переводчик, встретила меня по эту сторону таможни, то есть, номинально, снаружи советской территории! Получалось, что краснеющая Анна Стогова, видимо, офицер государственной полиции, офицер доверенный, обладающий серьезными полномочиями, и не в самых малых чинах!
Слегка сбивало с толку то, что Анна очень юно и свежо выглядит — но мало ли, в конце концов, по северной Европе шастает эльфийских полукровок?
Решил подумать об этом позже: в более удобной обстановке и насытив проголодавшуюся за двое суток утробу.
Кресло оказалось в меру мягким и очень удобным: что же, разрушен очередной стереотип о Советской России, любая мебель в которой должна вызывать немедленный геморрой у всякого, кто на ней сидит.
Появился морок, изображающий очень маленького гнома: не дворфа, коренастого и основательного, а именно гнома, тонкого, звонкого и большеглазого. В Северной Европе их почти не осталось, и даже население уже путало дворфов и гномов между собой, но лично я разницу знал и понимал. Небольшой поселок гномьих колонистов соседствовал с нашим семейным хутором, и с некоторыми гномьими детьми я даже водил дружбу.
Морок встал на столешнице, нашел мнимыми глазами мою морду, установил зрительный контакт. «Здравствуйте, профессор. С Вами на связи дежурный ассистент зала делегаций» - представился гном. «Коммандер Верещагин подойдет через семь минут. Может быть,
