Камнев, и Борис Моргачев согласились со мной итти. У них тоже картошка была на исходе. Условились выйти часа в три, на вышли только в пять. Мы взяли мешки, лопаты и зашагали по шоссе. Разумеется, разговор вертелся вокруг уехавших. Мы, все трое, хвастались друг перед другом тем, что остались.
— Наши отходят, — авторитетно объяснит Борис, — к тетке сын приезжал, он это точно знает, он военный, курсант. Так что, может быть, через несколько дней мы уже и на фронте окажемся.
Эта мысль всем нам понравилась. Мы стали обсуждать, как это почетно — быть на фронте, как нам после войны будут завидовать уехавшие. Отчасти слова наши были искренни: какого же мальчишку пятнадцати лет не прельщает фронт? Мы стали делиться друг с другом совершенно достоверными сведениями, которые оказывается, имел каждый из нас, о положении на фронте. Часть наших рассказов мы действительно где-то слышали, а часть выдумывали здесь же и сразу начинали верить тому, что выдумали.
Так, в приятной беседе, мы прошли километра полтора, все время поглядывая на картофельные поля, тянувшиеся по обеим сторонам дороги. Увы, все они были перекопаны. Видимо, много людей до нас воспользовались разрешением свободно копать картошку. Шоссе было до странности пустынно, только несколько раз мимо нас промчались машины, в которых сидели военные, да однажды верхом на низкорослой лошадке протрусил красноармеец.
— Смотрите, — сказал Моргачев и показал пальцем в сторону станции. Из-за станционных зданий медленно поднимались густые клубы желто-зеленого дыма. — Неужели такой костер?
— Ерунда, — возмутился Камнев, — как такой костер может быть? Пожар, наверное. Сейчас ведь многие уехали, вот и горят пустые дома.
Мы долго обсуждали, что это такое, и, странно, никому из нас даже не пришло в голову, что это может быть пожар от снаряда.
Наконец показалась зелень картофельной ботвы. Здесь еще картошку никто не копал. Мы спустились с шоссе и только собрались приняться за дело, как раздался испуганный крик Василия:
— Стойте, ребята, не двигайтесь!
Он стоял перед фанерной дощечкой, на которой черным карандашом было аккуратно написано крупными буквами: «Минное поле». Мы так и застыли. Я-то еще хоть крепко стоял на двух ногах, а Борька поставил на землю только носок правой ноги и теперь боялся опустить пятку.
— По своим следам можно выйти, — сказал Василий, — только осторожно шагайте.
Наверное, минут десять мы шли те двенадцать или пятнадцать шагов, которые нас отделяли от шоссе.
— Да, — сказал Борис, выйдя наконец на асфальт, — веселенькое, скажу я вам, дело. С этой картошкой взлетишь, пожалуй, на небо.
— Чепуха, — сказал я, — не везде же минировано. Тем более, раз дощечки указывают, значит, — где нет дощечек, там совсем безопасно.
Мы пошли дальше, внимательно оглядываясь по сторонам.
— Вот здесь, по-моему, ничего нет, — сказал Васька.
Мы долго оглядывали каждый кустик, пока не убедились, что, действительно, нет никаких тревожных сигналов. Тогда сошли вниз и, расположившись неподалеку друг от друга, принялись за дело.
Все-таки, пока было найдено безопасное место, прошло, видимо, немало времени, потому что начало быстро смеркаться. В сущности говоря, нам бы следовало немного покопать и уйти, но картошка пошла ровная, крупная, и трудно было оторваться. Кроме того, когда близко наклонишься к земле и не смотришь вокруг, сумерки не очень заметны. Я удивился, когда, подняв голову и оглядевшись, заметил, что небо уже темносерое, а столбы дыма освещены снизу багровым светом. Я окликнул Борю и Василия. Мы завязали мешки, счистили землю с лопат и только собрались итти, как вдруг услышали, что вдалеке будто хлопнула хлопушка, резкий свист раздался в воздухе, потом воздух как будто лопнул, и столб черной земли поднялся на краю шоссе.
— Ой, — сказал Борька, — это же стреляют!
Опять засвистело над нами, и снова поднялся столб земли, на этот раз так близко, что меня качнуло воздухом. И над самым ухом моим свистнул осколок.
— Бежим! — заорал Васька тонким и резким голосом и бросился в сторону от шоссе. Мы побежали за ним. Еще раз свистнуло, и лопнул воздух, и еще раз. Я бежал, опустив голову, задыхаясь, боясь оглянуться назад.
Мне казалось, что, если я оглянусь, я увижу снаряд, который со страшной быстротой нагоняет меня, и сразу умру от страха. И снова грохнул взрыв. На этот раз он был гораздо дальше. Мы остановились и посмотрели назад. Сумерки совсем сгустились, начиналась уже темнота. С трудом различалась прямая линия шоссе. В воздухе было тихо так, как бывает только летним хорошим вечером, и, наверное, недалеко где-то была деревня: до нас донеслось мычанье коровы. Мы разговаривали шопотом.
— Ой, до чего страшно, — жаловался Борис, — может быть, тут минировано, почем знать? Лучше бы на шоссе пройти, — он сказал это неуверенно, и мы не ответили ему. Каждый из нас отлично понимал, что никакая сила не заставит нас вернуться туда, где мы слышали свист и разрывы снарядов. Я почувствовал, что не могу стоять, и сел на землю.
— Вставай, — сказал Моргачев, — пойдем.
Мы пошли, не зная куда, просто для того, чтобы итти куда-нибудь. Ноги проваливались в ямы, мешки с картошкой резали нам плечи, мы раздвигали ботву, достигавшую нам до пояса. Было уже совершенно темно, мы шли рядом, чтобы не потеряться, и осторожно ощупывали ногами землю.
— Стойте, — сказал Камнев, — я не могу итти.
Он отошел на шаг в сторону, и его стошнило, а потом он сел на землю и сидел, совсем обессиленный. Тогда Борис начал ругаться.
— Вставай, — орал он, — вставай, размазня! Ты хочешь, чтобы из-за тебя все тут погибли? — Васька всхлипнул, встал, но только собрался двинуться дальше, как снова просвистело над самым ухом и снова воздух как будто лопнул.
— Ой! — завизжал Камнев тоненьким голосом и бросился бежать. Он сразу исчез из виду, но долго слышался в темноте его удаляющийся визг. Борька присел на землю и рассмеялся.
— Дурень, — сказал он со слезами в голосе, — погибнет ни за копейку.
— Вася, — закричал я, — Вася!
Темнота молчала, потом мне послышался издали плач, но, сколько мы ни кричали, больше Камнев не откликнулся.
— Лешка, — сказал Борис, — меня что-то тоже немного мутит. Может быть, ты бы пошел, поискал дорогу. — Я молчал. — Боишься? — жалобно спросил он.
— Пойду, — сказал я, — только ты откликайся, я кричать буду.
Теперь ухало все время, но очень далеко. В темноте неожиданно поднялся гигантский столб пламени.
— Ау! — кричал я время от времени, и Борис откликался:
— Слышу!
Итти осторожно было совершенно бессмысленно. Все равно в темноте нельзя было разглядеть предупредительных знаков. Поэтому я решил итти прямо и быстро — налечу на мину, так налечу. Решить это оказалось
