паломников, любителей потанцевать, а также всех, кто заглядывал к нему домой по вечерам. А ее мать, хоть и была тихоней, знала множество частушек, и, если гости настаивали, она их исполняла – сначала вполголоса, смущаясь, а потом все смелее и громче. Так что Кармен росла в вихре танцулек, а я – в атмосфере проклятий, и никак не могла избавиться от них. Матери я почти не видела. Когда я возвращалась домой, убрав со стола после ужина хозяев, она уже спала, а утром мы едва обменивались парой слов. Она заставила меня отбывать наказание за всю нашу семью, но зависть все равно подтачивала ее изнутри. Тогда мне уже было известно: ее прощения я не дождусь. Она впадала в бешенство от мысли, что святая будет общаться со мной, а не с нею. Ей было невыносимо и сознание того, что я могла предсказать заранее множество всяких событий. Например, меня ничуть не удивило, что сельский староста похоронил своего сына с разорванной печенью или что младшую из дочерей Адольфины нашли утонувшей в бассейне вскоре после того, как я вернулась от них по поручению хозяйки.
Негодование моей матери только усилилось, когда я повстречала Педро. Однажды он появился у дома Харабо весь в поту и с пятнами копоти на рубашке. В порту Гаскуэньи сгорело судно хозяина вместе со всем, что находилось в его трюмах, включая часть недавно собранного винограда. Парень сел на кухонный стул, дожидаясь хозяина, который должен был вот-вот прийти. Я подала ему кувшин холодной воды и вышла во внутренний дворик. Мул, на котором он прибыл, буквально задыхался. Видимо, наездник нещадно погонял его, чтобы добраться как можно скорее. Я отвела мула в тень и принесла ему ведро прохладной воды.
– Да не волнуйся ты, он все стерпит, – сказал мне парень, появившись в дверях.
– Все равно тебе не стоило так его погонять. Ну какая разница – приехать чуть раньше или позже, корабль ведь все равно уже сгорел.
Он подошел к мулу и погладил его по спине.
– По мне – так пусть у них все сгорит к чертовой бабушке, – сказал он, – но ведь я приказчик, и если хозяин узнает от кого-то еще, что сегодня он лишился миллиона, то я опозорюсь навеки и никогда не смогу найти работу.
Потом парень возвращался к нам много раз. Сначала под предлогом обсудить дела с хозяином в господском доме, хотя раньше они всегда все обсуждали в винном погребе. Затем стал навещать меня просто так. Он входил через кухонную дверь и усаживался на стул смотреть, как я чищу горох или замешиваю тесто. Кармен понимающе улыбалась и оставляла нас наедине, пока однажды не схватила меня за руку и не ошарашила новостью: у Педро есть девушка, и он, по слухам, собирается на ней жениться. Живет она в Гаскуэнье, и уже все готово к их свадьбе. Разумеется, мне это тоже было известно. Как и то, что свадьба с той невестой не состоится – святая уже сообщила мне об этом. И добавила, что женится он на мне.
Педро приходил ко мне по воскресеньям во второй половине дня, когда хозяйка отпускала служанок после того, как мы приготовим ужин и наведем порядок на кухне. Мы с ним встречались возле дороги, ходили в горы и возвращались в испачканной землей и пропитанной потом одежде. В деревне, как всегда, начались пересуды, ведь эти презренные промолчать не способны. Кармен рассказала мне, что кто-то видел, как я спускалась с гор с растрепанными волосами и раскрасневшимися щеками, и что люди знали: возвращалась я к своему дому через горы, а не по главной дороге, причем поздно вечером. Мол, чего еще можно ждать от дочери сутенера, жившего за счет падших женщин? Она, дескать, впитала бесстыдство с молоком матери, хотя ее мать теперь выдает себя за почтенную вдову, годами носит траур, как дама из приличного общества.
Однажды под вечер я привела Педро к озерцу среди скал и сняла с него одежду. Прежде мне не доводилось видеть его полностью голым, я видела только часть его тела, когда задирала ему рубашку или спускала штаны. Мне понравился его крепкий торс и широкая спина, а ему – мое желание и мой голод. Я улеглась на землю и позволила ему сделать это, и он жадно овладел моим телом. Мне было известно, что за этим последует – уже успела увидеть подробности на потолке кухни. В тот день я забеременела. Педро не хотел на мне жениться, но не сказал об этом. Всю ответственность он взял на себя, не упрекал меня, не обвинял, и держался гордо, как обычно. Педро перевез на муле свои пожитки в наш дом и поселился со мной и моей матерью. А я перестала работать на семью Харабо еще до того, как стала заметна моя беременность, чтобы уберечь их от скандала – смотрите-ка, у них служанка залетела. Педро по-прежнему работал у них приказчиком, ему не нужно было с ними ссориться. Поженились мы ночью, без свидетелей и гостей. Никого не пригласили, ведь нечего было праздновать при таком бесчестии. Мать сшила мне платье, черное, потому что мы с ней носили траур, и широкое, чтобы скрыть стыдобу.
5
Да, моя бабушка была права, хотя я не верила ей, что окажусь запертой в нашем доме, сколько бы она мне это ни пророчила. Я надеялась, что когда-нибудь смогу уехать отсюда, покинуть эту жалкую деревню, как удалось всем остальным. Здесь не осталось моих ровесников: все, кто мог, перебрались в Мадрид, а кто не смог, уехал в Куэнку – кто учиться, кто работать на стройке, в «Меркадоне», в «Заре». Словом, куда угодно, лишь бы не прозябать тут, среди стариков и старух одной ногой в могиле. Да, я надеялась, но потом поняла, что бабушка была права: женщины нашей семьи уходят отсюда не по своей воле: меня увела полиция, а мою мать похитили.
Итак, я остановилась на том, что увидела свою мать у дверей нашего дома. Она ничего мне не сказала и даже не взглянула на меня, а будто смотрела сквозь мое тело. Она сделала шаг, словно собираясь войти внутрь, и я отступила в сторону. Она вошла в полумрак коридора и медленно побрела, стараясь не шуметь, будто чтобы не разбудить кого-то. Пройдя мимо меня, направилась к лестнице. Когда она повернулась, прядь ее длинных темных волос коснулась моей руки, и тут же по моему позвоночнику пробежала дрожь, как бы предостерегая или, скорее, ставя в известность о чем-то. Я знала, что
