лесу не попался?
— Лес велик, встретим еще, — отозвалась Инна. — Мне старого жалко.
— Да-а…
Они забыли про все — про голод, про усталость, про боль. В груди закипало такое чувство, какого еще не испытывали.
— Это ж надо! А? «Я не хозяин». Лежит человек на сложенной своими руками печи, а хозяином тут немецкий солдат оказывается!
Кузя выругался.
Инна отвернулась.
— Тут и мы виноваты, — решительно заявил Кузя.
Слободкин поглядел на него, — не ослышался ли?
— Мы, мы — убежденно повторил тот. — Парашютисты! Первая скрипка! Где она, первая? Не слышно ее что-то. Раскидало нас, как котят. Ходим-бродим по лесу — голодные, побитые, костер разжечь и то боимся. Горе…
На Кузю страшно было взглянуть. Сжав кулаки, он глядел в сторону шоссе. Казалось, появись там сейчас немцы — ринется на любые танки хоть с голыми руками.
— Гады, вот гады… — прохрипел он в бессильной злобе.
Инна попробовала отвлечь его:
— Я предлагаю накопать все-таки картошки.
Она неумело начала дергать ботву. Кузя почему-то рассердился:
— Да не так же, не так!
Инна обиделась, на глазах у нее появились слезы, она отвернулась.
Кузя рассердился еще больше:
— Вот как надо! Вот как! — Отставив раненую ногу в сторону, он наклонился, с остервенением ухватился за картофельную ботву пониже, высоко над головой поднял вырванный куст с обнажившимися клубнями. — Вот так, понимаешь?
И вдруг застыл, прислушиваясь к какому-то далекому, едва различимому звуку. Звук приближался быстро, уже через несколько секунд все трое поняли: самолет!
Картофельный куст выпал из руки Кузи. Он отряхнул с ладоней землю, сорвал с плеча автомат. Еще через мгновенье шагнул в сторону, лег на спину. Самолет шел точно на деревню — слух не обманул Кузю.
В нараставшем грохоте отчетливо прозвучала дробь Кузиного автомата.
— По мотору бил? — спросил Слободкин, когда все стихло.
— По мотору.
— Все равно зря. Это если целый батальон строчить будет, кто-нибудь, может, и угодит в щелочку.
— А ты, вместо того чтоб речи произносить, взял бы да попробовал.
Стихший было рокот мотора стал нарастать с новой силой.
— Ну, теперь не зевай! — рявкнул Кузя.
Слободкин уже ничего не слышал — ни самолета, ни Кузи. Почему-то у него в памяти возникли слова Поборцева: «Угол упреждения, ясно? Угол упреждения, сила ветра, скорость полета…» И голос собственной ярости: «Ну, давай же, давай, растяпа!»
Две строчки трассирующих пуль неслись навстречу самолету. Вот сверкающие гигантские ножницы лязгнули перед самым пропеллером.
Не ответив ни единым выстрелом, самолет пронесся мимо.
— Почему он не стреляет? Почему не стреляет? — вырвалось у Слободкина почти истерическое.
— А ты не волнуйся. Вот развернется третий раз и даст жизни, — сказал Кузя. — Я к нему привыкать начинаю: организованный, экономный, дьявол. Боезапас даром не тратит. Это мы с тобой пуляем, куда бог пошлет. Так что же, собьем мы его или нет?
— Собьем! Собьем, мальчики! Спокойно только… — Это Инна голос подала.
— Попробуем. — Кузя передернул плечами, разравнивая под собой землю. — Никуда не уйдешь, сволочь. Нас накроешь и сам накроешься.
Слободкин инстинктивно повторил движение Кузи. Рыхлая огородная земля раздалась под плечами, и ему стало удобно, как в турели.
— Ну, теперь давай!
— Умолкни! — цыкнул на него Кузя. — И не торопись. За мной следи.
Начинался третий заход, Немец пустым уходить не хотел. Но перед ним снова лязгнули ножницы Слободы и Кузи. И вдруг мотор поперхнулся, завизжал, застонал. Из-под капота вырвался черный дым, и вот неподвластные больше летчику крылья понесли самолет в лес, прямо на верхушки деревьев.
Раздался глухой удар. Ребята вскочили на ноги, побежали на этот звук. Откуда только силы взялись и куда подевалась боль в ранах? Успели вовремя: выкарабкавшийся из покореженного самолета летчик уже ковылял в сторону.
— Стой! — крикнул Кузя.
Немец остановился, повернулся всем корпусом, расстегнул кобуру пистолета, но так и замер в этой позе.
Он был ошеломлен — девчонка, двое русских солдат с немецкими автоматами!..
— Рус?!.
— А ну давай оружие! — Кузя запустил руку в расстегнутую кобуру на бедре немца, извлек оттуда огромный пистолет вороненой стали и второй раз за этот день выругался.
— Ты что? — удивился Слободкин.
— Ничего. Ракетницей пугать удумал. Не на тех нарвался.
Слободкин увидел, что в руке Кузи действительно самая обыкновенная ракетница.
Немец побагровел, сунул руку за борт комбинезона, но Кузя снова опередил его:
— Отставить!
И шваркнул затвором автомата. Летчик поднял правую руку над головой.
— Обе, обе! Цвай!
Летчик замотал головой и застонал, дотронувшись правой рукой до левой чуть выше локтя.
Оказывается, левая висела у него, как плеть.
— Ничего, ничего! На нас самих вон живого места нет. — Кузя показал немцу на бинты — свои и Слободкина: — Видишь? Чья это работа? А? Твоя, может? Говори!
Немец глядел на них со страхом и удивлением: все в бинтах, а воюют. Стоят перед ним с немецкими автоматами наперевес, говорят по-немецки. Впрочем, нет, не совсем по-немецки: от волнения Кузя все время сыпал немецкие слова вперемешку со своими, русскими:
— Руки вверх, говорят тебе! Шнель, шнель!
Немец по-прежнему держал высоко поднятой только одну руку.
— Обыскать его, — приказал Кузя Слободкину.
Превозмогая физическое отвращение, Слободкин начал шарить у немца в карманах, которых оказалось бесчисленное множество.
— А это уже не ракетница, — сказал он, доставая браунинг с гравировкой.
— Это именное оружие, — пояснил Кузя, — не у нас первых шкодит.
Кузя взял у Слободкина браунинг, подбросил его на ладони, спросил:
— Воевал, значит? Ланге зольдат? Говори.
Немец молчал.
— Видал? Важничает еще! Чего вы к нам приперлись, гады? Говори, последний раз спрашиваю.
Немец покачал головой, давая понять, что отвечать не намерен.
Кузя, хромая, сделал несколько шагов назад, приказал отойти Инне и Слободкину.
Фашист понял, что это значит, но пощады не запросил. Так и стоял с одной высоко поднятой правой рукой, казалось, вот-вот крикнет: «Хайль Гитлер!» Но не крикнул. Не успел просто.
В лесной тишине автоматные выстрелы показались оглушительными. Инна даже уши зажала.
— Надо осмотреть машину.
Кузя сказал это подчеркнуто спокойно и деловито, словно стараясь отвлечься от происшедшего. Так же по-деловому, вникая в каждую мелочь, он обошел со всех сторон сбитый самолет, забрался в кабину, порылся там и нашел планшет, туго набитый какими-то бумагами.
— Главное богатство тут, — он похлопал по лоснящейся коже планшета и перекинул его через плечо. — Карта на карте. А сейчас…
— А сейчас, — не дал ему договорить Слободкин, — немедленно в деревню копать картошку.
Они заспешили обратно. Голод опять погнал их. Казалось, будь деревня наводнена немцами или откажи им совсем силы из-за ранений, их все равно уже не остановило бы это. Они бы и ползком
