ледяную воду измученная холодами осока.
Мудрые всемогущие боги! Подарите живым то, что они просят, — жизнь и уют.
Бесстрастно холодное небо. Напрасно с надеждой вглядывается в него гордая земляника, поджав обмороженные листочки. Там нет сочувствия.
Онемел от холода раздавленный прошлогодним снегом папоротник. Молчалив покалеченный хвощ. И везде беззащитность и беспомощность. Боязнь весны и одновременно неукротимая жажда жить.
Неужели воспроизведение жизни прекрасно, исключая только великомученика-человека? А как же муки не умеющего жаловаться на судьбу растения? Кто оценит страдания, через которые должны пройти эти существа, прежде чем получат право на жизнь?
Огромный самоуверенный паук тащит крохотную козявку. Тонкие, как паутина, ножки жертвы шевелятся, пытаясь нащупать опору, зацепиться за жизнь, остановить неотвратимую судьбу. Но раздавленный тисками хищника и парализованный ядом организм уже ничто не спасет.
На мокром, потемневшем от сырости пне очнулся кем-то надкушенный желудь. Из уцелевших останков тела пробился бледный росток. Он с ужасом ощупывает склизкую древесину. Судьба подарила ему жизнь только для того, чтобы снова забрать, уже навсегда.
Неужели смысл существования в том, чтобы право жить постоянно выкупалось страданием? Но тогда в чем смысл жизни? Чтобы быть когда-нибудь съеденным, убитым или умерщвленным болезнями? Растоптанным другими, более сильными, которых, в свою очередь, ожидает та же участь?
Появившийся на свет отстаивает право на жизнь под острием лезвия, занесенным над его головой. И в любой миг оно может опуститься. Но если живущий наделен только одной гарантией — рано или поздно распрощаться с жизнью, в чем смысл пресловутой гармонии природы?
Философски я могу осмыслить уход в потусторонний мир кого угодно, но только не себя. Так как не могу представить, что я, рассуждающий и чувствующий, вдруг перестану не только рассуждать и чувствовать, но и существовать. Превращусь в прах. В ничто.
То, что умирают другие, это понятно, но я не могу осмыслить свою кончину. Пока я живу, я понимаю, что окружающий мир реален, овеществлен. Но вот в последний миг не придет ли ко мне прозрение, что, пока я жил, Вселенная была дополнением ко мне и моим чувствам? Если мир по-прежнему для других остается прежним, что мне до того, когда я буду уходить из жизни.
Однажды, будучи ребенком, я попытался представить свою кончину и пришел к поразительному выводу: я не могу умереть, а если я умру, жизнь на Земле прекратится.
Большинство не согласится со мной. Ну что ж, может, они и правы. Но когда я буду уже в другом измерении, пусть они сообщат мне, заблудшему, банальную истину о существовании реального мира. Я не верю, что гениальный Планк, изобретая не менее гениальную квантовую теорию, стоял на платформе реальности окружающего мира. Нельзя стоять на том, чего нет.
3 апреля.
Из воды выглядывают два скрюченных листа калужницы. Они ревниво охраняют темную глянцевую голову взрослеющего бутона. Доверчиво выставила маленькие, похожие на детскую грудь почки береза.
В ложбинах трава зеленеет более решительно, откровеннее, почти по-весеннему. Лес по-прежнему голый, сумрачный и неуютный. Пни свежесрубленных деревьев склизкие, неприятные, напоминают гниющую рану.
На зеленой осоке застыла задумчивая квакша. Еле живая от холода, она смотрит стеклянными глазами на окружающий мир.
10 апреля.
Набирают силу подснежники. Один уже хвастается своим нарядом. Суетятся пауки-водомеры. На кочке сидит вялая лягушка. Она тщетно пытается согреться на холодном воздухе. Занятые ремонтом жилища, копошатся рыжие муравьи. Из-под истлевших листьев на мясистой ноге выглядывает петров крест. Цветет орешник.
17 апреля.
По-прежнему холодно, но льда уже нигде нет. Из веток лозы выглядывают свернутые трубочкой листочки. Большие чешуйчатые почки дуба, собрав семейные советы, не спешат, выжидают. Они еще не верят в весну.
Цветут подснежники, но на их наряд никто не обращает внимание. Слышен шмелиный бас. Ведра и склянки по-прежнему выцеживают в свои ненасытные утробы сок берез. Под осиной на голых ветвях крушины висят рябые, похожие на гусеницу сережки. Они уже никому не нужны.
24 апреля.
Несколько дней тепло. Торопливо зеленеют молодые деревья. Более взрослые не спешат, примеряются. Тонкая рябина-хвастунишка уже любуется своими гребешками. Цветет калужница. Слышен одинокий голос лягушки.
7 мая.
Скромно цветет земляника. Выставили рыльца анютины глазки. Отяжелевшая от брачного наряда, склонилась к земле черемуха.
Может, ничего и не было — ни холода, ни отчаянной борьбы за выживание? Все вокруг благоухает, наслаждается жизнью под покровительством всесильного Солнца.
Нет же. По-прежнему где-то хищник терзает очередную жертву, кто-то изгоняет кого-то с обжитого пятачка. Одни торжествуют победу, другие, увы, смирились с трагедией неудавшейся жизни. И везде насилие, насилие, насилие…
А как я смотрю на все это? Я, конечно же, на стороне слабых. Но, удивительное дело, когда слабый неожиданно становится сильным, с моими взглядами и убеждениями почему-то происходят метаморфозы. В таком случае не теряется ли смысл идеи добра и зла, если я не могу их конкретизировать в своем сознании?
Можно согласиться, и мои враги имеют право на жизнь, но, вопреки собственным убеждениям, я непроизвольно желаю им зла. Уже одно то, что я существую, кому-то приносит дискомфорт. Тогда что есть мое существование? Добро или зло? И как я должен понимать навязываемую мне обществом идею справедливости? Должен ли я жертвовать собой во имя общественных идеалов, отрицая себя как личность? Или, несмотря ни на что, идти вперед по чужим головам?
При желании можно оправдать любой свой поступок. Но в таком случае что есть истина? Или истины вообще нет? А если мои убеждения — это моя истина, независимо от того, принимают ли ее окружающие? И отступление от своих убеждений — измена истине? Во всяком случае, в таком утверждении есть хотя бы конкретность.
21 мая.
Откуда-то на дачу забрели три цыганки. Две молоденькие и одна старая. Старая напророчила мне большую должность. Молодая поведала, что для полного счастья жениться я должен только на Регине. Спросила, писал ли я письма. Немного подумала и изрекла: «Вы наивный и не мешало бы быть посложней». В ответ я заметил, что у нее красивые глаза, поинтересовался, когда она научилась болтать и давно ли дурачит людей. С невозмутимым спокойствием цыганка произнесла: «Веди себя поскромней». На мое замечание, что
