увядшую траву, грустно вздохнула и опустила плечи. До этого она всегда заваривала только свежие листочки, а сейчас даже не знала, что и делать. Но другой травы у нее не было, да и медлить было нельзя.
— Попробую так. — Мила взяла сизоцвет, но, прежде чем кидать его в воду, мелко нарвала и растерла листья в ладонях. Поднялся горький аромат, и она кинула траву в бурлящую воду. Отыскала среди вещей Иномира деревянную кружку, налила немного отвара и стала на него дуть.
— Этим ты меня усыпила? — спросил Иномир, вернувшись из леса.
Но ответа он не дождался — все ее мысли были заняты горячим отваром в руках, и на его вопрос она смолчала. Осторожно подошла к Белогриву, стараясь не расплескать кружку, и присела на колени рядом. Взглянув еще раз на захворавшего коня, она вдруг засомневалась…. Дыхание его стало уже совсем неровным, ноздри широко раздувались, глаза закатывались, а вены пульсировали так сильно, словно вот-вот могли лопнуть.
— Поможет ли сизоцвет? — сомневаясь, прошептала Мила.
Но, вспомнив меч Иномира, твердо решила: надо попробовать, пока есть хоть малейшая надежда, что жизнь Белогрива можно спасти.
— Выпей, мой хороший, — протянула она кружку и чуть не расплакалась от жалости. Но глубоко вздохнув, Мила приподняла губы коня и влила в рот немного травяного отвара. Потом еще чуть-чуть, пока кружка не опустела.
— Как думаешь, если поможет, мы скоро об этом узнаем? — спросил Иномир, и его голос показался не таким твердым и уверенным, как она привыкла слышать. Она подняла голову и увидела, как тяжело ему стоять на одном месте. Его взгляд обеспокоенно метался, а кулаки то сжимались, то разжимались.
— Думаю, что скоро, — ответила Мила и стала гладить Белогрива.
Прошло немного времени, конь стих, Иномир перестал ходить туда-сюда и сел напротив, но она все равно чувствовала его волнение.
— Он заснул, ему не больно. — Она мягко улыбнулась.
— Прости меня, — тяжело вздохнул Иномир, присев напротив нее, — Белогрив мне очень дорог, из стольких бед меня спасал, всегда рядом был, а сейчас, мне кажется, я его подвел. Не остановил бы его — помчались бы дальше…
— Ты его вовсе не подвел, — перебила Мила. Иномир поднял на нее взгляд, полный сожаления, и она тихо продолжила: — Это я скорее подвела — за мной же те чудища гнались. — Она замолчала и, подумав, что вспоминать о них сейчас не время, сменила не только разговор, но и тон голоса: постаралась сделать его более веселым. — Лучше расскажи, откуда он у тебя? Я таких красивых коней и вправду никогда не встречала.
— Давно это было, — задумчиво ответил Иномир. — Когда из деревни своей ушел, но к разбойникам еще не примкнул, скитался здесь неподалеку. Вот на одной опушке его и нашел. Хиленький совсем был, помирал, никого с ним рядом не было. Ну я и начал его откармливать, а там уже и он ко мне привязался. Умный, зараза, оказался, клянусь, понимает все, что я ему говорю, — он улыбнулся, — и порой такой упрямый бывает.
— Есть в кого, — усмехнулась Мила.
— А теперь, он же у меня один единственный из близких остался, когда мать умерла, — продолжил Иномир. — Так я все же жалею, что давно к ней не приезжал. Когда весть прислали о ее кончине, я же ничего и не почувствовал. Только как в деревню вернулся, сердце все же заболело. — Он тяжело вздохнул, замолчал, и сложив ладони перед собой, стал на них смотреть.
— Я тоже потеряла родителей, — нарушила тишину Мила. — Правда, я их совсем не помню, мне тогда было очень мало лет. Весна очень рано пришла, тепло, говорят, было. Вот и решили они прогуляться по реке нашей, Серебрянке. Все их предупреждали, что рано в лодку садиться. Но папа так хотел маму порадовать, что все равно уплыли. Только вот на сход льда попали, и лодка перевернулась. Плавать-то они умели, да только вода ледяная была — так и замерзли насмерть. Я с братьями и осталась, они говорят, что я на них похожа. Особенно на маму. — Она улыбнулась, припоминая образ придуманной ею же женщины. — Мне их иногда очень не хватает. Особенно мамы, ведь папу братья смогли кое-как заменить. А ее — нет. Знаешь, как грустно было, когда вечером моих подруг мамы забирали с улицы? А я плелась одна домой. — Она обняла себя. — Ты не подумай, братья мои хорошие, заботливые и все по дому умеют делать. Оттого наш дом знаешь какой красивый? Да и игрушки у меня всегда самые лучшие были. Ну а чтобы выслушать или приласкать — этого особо никогда не было. — Мила покачала головой, ей вдруг стало так неловко за свою откровенность, что она быстро решила закончить разговор: — Так что я понимаю тебя. Терять близких нелегко, даже если их совсем не помнишь.
Иномир молчал, а ей, к счастью, не нужны были от него лишние вопросы. Она продолжала представлять то страшное солнечное утро, маленькую лодку и последние мгновения, когда родители еще были живы. И сейчас, как и всегда от этих мыслей, на нее накатили слезы. Она смахнула их и подумала, что не время раскисать. Заботливо погладила коня и улыбнулась через силу.
— Милослава, — вдруг произнес Иномир. — Я, кажется, понял, как тебе помочь.
— Помочь? — Мила перестала гладить морду Белогрива и привстала со своего места.
— Да, знаю я одного человека в одном очень интересном месте. Только дорога туда совсем не близкая, тем более что Белогрив заболел. Так-то верхом за несколько дней добрались бы. А пешком — даже не знаю. — Он пожал плечами. — Но делать нечего, я и без тебя туда собирался идти, так что вроде и по пути получается. Только придется на своих ногах добираться.
— А куда пойдем? — спросила она.
— В Вышгород, — коротко ответил он и посмотрел на Белогрива. — Надеюсь, с тобой все будет в порядке, друг. — Он перевел взгляд на Милу. — Где ты так научилась разбираться в травах?
— У меня в деревне жила в одинокая старушка. Ослепла она на старости лет, так вот я к ней иногда приходила помогать. Полы помыть, еды какой приготовить. Ну так, разное, чтобы жизнь у пожилого человека приличная была. И вот однажды у нее так колени разболелись, что попросила она меня травы ей какой-то принести. Так долго мне ее описывала, а я когда из дома вышла, все сразу и забыла. Сорвала первое что под руку попалось, принесла ей, а она взяла листок, растерла его в ладонях. Ну и поймала меня на вранье. Головой закачала, но
