потом золотыми. Жирные, сытые поля, вскормленные летней жарой! Люди оттыкают в креслах. Лежат в глубокой тени деревьев и говорят о дожде.
В гостинице заняты все комнаты, и кое-кто огорчен, потому что не имеет возможности приехать. Некоторые из обитателей гостиницы жалеют о том, что приехали. Им бы хотелось быть в каком-нибудь другом месте, где можно повеселиться. Они живут в гостинице, и у них есть комнаты, но они были бы не прочь отсюда уехать. Те, у кого нет комнаты, хотят сюда приехать; те, у кого комнаты есть, хотят жить где-нибудь в другом месте.
Слышится смех и шелест платьев. Чистое белье и духи. Платья из тонких, дорогих тканей. Красивые платья и смех. Одушевленные куски мяса гуляют и разговаривают. Куски мяса, наделенные чем-то, что заставляет их думать и чувствовать. Чувствующее, мыслящее мясо. Куски смеющегося мяса в светлой одежде. Мясо, в состав которого входят различные химические соединения: входит известь, углерод, кислород, железистые и иные соли, фосфор, натрий.
Заняты все комнаты, и люди живут близко друг от друга. Иные живут очень близко, иные – подальше. Куски мяса лежат друг подле друга. Много народу живет в этой гостинице. Душа человеческая набирается сил, ибо вокруг так много людей. И благодаря этому человеческая душа ширится и растет. Становится сильной. Очень сильной. Заполняет дом и изгоняет душу дома. Овладевает домом, растворяя камень и дерево. Душа дома отступает все дальше и дальше, уходит в небытие. Нет больше души дома, остается лишь душа человеческая, растворяющая камень и дерево. Наделенная разумом и силой, она растворяет камень и дерево. И бессильной злобой объята душа дома, душа вещей. Во всем мире злобствуют бессильные души вещей.
В гостинице слышен тихий шепот, шелест платьев и смех. Сверлит острая мысль.
В августе закат солнца подобен красочным хоралам; полосы пурпурные и золотые плывут по небу. Зрелище, достойное внимания… Гости выходят на террасу и смотрят на небо… Люди с чашками кофе и папиросами следят, как золотые знамена угасают в звездной ночи. Женщины – в легких платьях и ярких шарфах, мужчины – в черных костюмах. Одни говорят, что закат солнца не особенно красив: можно было ожидать лучшего. Другие находят его великолепным. А некоторые любуются заходящим солнцем, но утверждают, что на своем веку видали кое-что получше. Бесконечные разговоры, а темой служит закат солнца. Удостаивается похвалы закат солнца в Санта-Барбара, где солнце погружается в пурпурные воды Тихого океана… А закат солнца в Сорренто!.. Упоминают и о других местах… Кое-кто хвалит, кое-кто критикует.
Теплые летние ночи напоены запахом листьев и цветов… И молчаливы… Они молчаливы и… многозвучны. Шелестят и перекликаются живые существа в черном лесу, но эти звуки не проникают в твердую плоть молчания. Они падают на ее поверхность… Серебристые звуки выгравированы на поверхности молчания, словно арабески на гладком темном металле.
А люди лежат в своих постелях, лежат в ночи, словно на дне океана.
Проходит лето, и понемногу гости разъезжаются. Теперь люди живут дальше друг от друга; они разделены расстоянием. Бродят задумчиво, вспоминая иные места, иных людей… Снова душа дома трепещет в холодном воздухе и проникает сквозь стены гостиницы.
В октябре – холодные ночи, и призрак зимы носится над холмами, освещенными желтой луной. Молчаливая жизнь природы увядает; жизнь убывает, как вода в морской отлив. Теперь закат солнца не похож на красочный хорал. Небо, печальное и серое, не радует людей. Ночь опускается, как стрела на-излёте. Люди бродят по дорогам, ищут колючие кусты паслена. Смеясь и болтая обламывают они ветки. Они восхищаются пасленом. Не обращают внимания на острые колючки. В поездах и на железнодорожных станциях ягоды паслена, золотисто-оранжевые, хрустят под ногами. Люди увозят в города ветки осеннего паслена и вешают их над камином. Бродят по холмам в поисках паслена.
Сухие листья кружатся и пляшут в холодном воздухе. Падают на лужайки, словно хлопья бурого снега. Когда уезжает последний гость, толстяк и его красивая жена обходят все комнаты, запирают двери и ставни, укладывают вещи и беседуют о поездке в Майами, Дайтону, Тампу, Орландо. На цыпочках бродят по дому. Беседуют задумчиво, заглушенными голосами. Они не кричат и не поют. Вместе входят они в комнату. Не по одиночке, а всегда вдвоем. В доме очень тихо и очень светло.
Когда все приведено в порядок и все двери заперты, они покидают дом.
Там, где дорога сворачивает в сторону, они останавливаются и оглядываются. Первые хлопья снега порхают в воздухе, падают на их лица и руки. Обнаженные деревья скрипят и стонут. Глядя на эти ветви, толстяк и его жена думают о японских гравюрах. Дом в тяжелом молчании словно припадает к земле; так старое животное поджимает лапы, укладываясь спать.
2
В Дайтоне толстяк в своем необъятном купальном костюме каждое утро бродит с сигарой во рту по пляжу. После полудня играет в шашки на веранде, усыпанной песком и обвеваемой ветром. Он бродит по Дайтоне, разговаривает с людьми. Дружелюбно кладет свою тяжелую руку на плечо собеседника. Разговаривает с мужчинами и женщинами, но чаще с мужчинами, чем с женщинами.
Он ведет беседу с людьми и размышляет о том, что они ему говорят, но в то же время не перестает думать о доме, спящем под холодным небом, среди Коннектикутских холмов, где дует пронизывающий ветер и пляшут снежинки, словно песок на дайтонском пляже.
Когда поблизости никого нет и толстяк уверен, что никто его не услышит, он говорит вслух: – Спи, милый дом, спи крепко…
Вслух говорит он эти слова; ему становится стыдно, и он добавляет:
– Какой я болван!
Толстяк боится фантазий. Боится, стыдится фантазий, стыдится того, что нашептывает странный внутренний голос.
3
Дом был построен в 1672 году поселенцем Треллисом. В эту дикую страну Треллис перебрался из колонии у Массачусетского залива, приехал с женой, детьми и со всем своим имуществом. Десять поколений Треллисов жили в старом доме-отец и сын, отец и сын, отец и сын-с 1672 до 1910 года, когда в доме устроили гостиницу.
Остов дома был примитивно прост, но каждое поколение пристраивало к нему то комнату, то крыло; теперь вас на каждом шагу ждет сюрприз-вы натыкаетесь на лестницу или попадаете в извилистый коридор. Чтобы войти в комнату, нужно спуститься вниз или подняться на несколько ступенек, ибо комнаты расположены не на одном уровне.
Вам кажется, будто дом медленно и упорно вырастал из земли, а корни его глубоко уходят в землю, будто корни гигантских кленов, подступающих к стенам дома. Крыша словно плащом покрывает; двери массивные, прочные; в оконные рамы вставлены маленькие стекла ромбоидальной формы, и окна открываются наружу. Местные знатоки старины, проживающие в Старом Хэмпдене, утверждают, что самой старой частью дома является столовая; впрочем, эта догадка не обоснована. Несомненно одно: некогда здесь была кухня. Под потолком проходят почерневшие от дыма деревянные балки; пол деревянный, темный.
Огромный очаг, сложенный из серого камня, наводит на мысль о мужчинах и женщинах, которые жили в давно прошедшие времена. Здесь, у очага, сидели они в семейном кругу, а трепещущие отблески пламени падали на их лица и руки, на темные платья из домотканой материи. Зимний ветер выл в трубе, стонала метель, и снег заносил окна… а там, за окном, раскинулись холодные, белые поля.
Эти мужчины и женщины голыми руками сражались с Природой. Они познали дьявольские соблазны дикой страны. Когда вы подходите к Природе вплотную, когда на вашу долю выпадает изнуряющий труд разбивать тяжелые глыбы земли, тогда слышите вы ленивый и недобрый шепот – голос Природы, насыщенной похотью: «Будь естественным… живи, как живут звери».
В темных лесах скрыты тайные соблазны… золотые солнечные пятна на опавшей листве… теплый мех и трепещущая звериная плоть… безмолвная жестокость… тихая ласка дождя… Вот что заменяло пионерам женщин и вино.
Но все это относится к области далекого прошлого. Много времени прошло с тех пор, как пионеры отошли в землю, с которой вели борьбу. Даже воспоминаний они о себе не оставили. На кладбище в Старом Хэмпдене они лежат в могилах под каменными плитами, исхлестанными дождем.
