Был бы крепеньким толстячком, если бы ел хотя бы досыта. А так щеки, самой природой предназначенные быть пухлыми, проваливались почти до зубов. И весь он производил странное впечатление — вроде пирожка без начинки, слепленного хозяйкой из остатков теста. Собственно, его сперва и прозвали Пирожком, но очень скоро переименовали в Пырю.
— Да она эту кашу нам, считай, сама дала! — фыркнула Крыска, пристраивая ковригу и сверток с колбасками поверх остальной добычи.
— Крысь, а можно нам с Чучелом? — Пыря крупно сглотнул.
— По одной, они для Гонории! — строго сказала Крыска. — Держи, Чуч!
Тощий принялся жадно жевать, продолжая толкать груженую тачку одной рукой.
— Все равно побьет — мы ж ей всё не отдадим. — проворчал Пыря, жадно глядя на сверток — свою колбаску он заглотил в один присест.
— Побьет — не забьет. — сурово отрезала Крыска. — У нас завтра еще дела.
Троица шустро просочилась в узкий проход между двумя мануфактурами и выбралась в маленький дворик. В глубине его прятался кособокий домишко со щелястыми ставнями. Над дверью гулко хлопала вывеска «Приют почтенной мистрис Гонории Лапки для неисправимо порочных детей». На стене рядом было криво намалевано «Двор Атбросов». Время от времени мистрис Гонория приказывала стереть надпись, но она обязательно появлялась снова и обязательно с первой буквой «а».
Высокий Чуч открыл ставню, свертки с добычей споро перекидали в темноту, а тачку забросали старыми корзинами. В руках у троицы остались колбаски, коврига, и горшок с кашей.
— Пошли сдаваться? — вздохнул Пыря и все трое шагнули на истошно заскрипевшее крыльцо.
— Явились наконец-то!
Погруженную в сумрак комнату освещало лишь пламя жарко растопленного очага.
— Не слишком-то вы торопились! — женщина в кресле у камина поглядела на переминающуюся перед ней троицу с явным неодобрением. — Поздороваться забыли… — требовательным тоном напомнила она.
— Доброго вечерам вам, мистрис Гонория, благодетельница наша! — слаженным хором проскандировала троица. Чуч и Пыря сложились пополам, и помахали ладонями у пола, изображая что-то вроде придворного поклона — каша в зажатом подмышкой у Чуча горшке звучно булькнула. Крыска присела в неуклюжем реверансе.
Мистрис Гонория с прищуром оглядела на склоненные перед ней головы, и наконец презрительно процедила:
— Отбросы — они отбросы и есть, сколько ни учи. Смотреть на вас тошно! — и видно, чтоб смыть тошноту, требовательно подняла бокал.
Тень за спинкой кресла шевельнулась и в бокал полилась рубиновая, терпко пахнущая специями винная струйка. Мальчик за креслом мистрис казался старше остальной троицы — ему уже наверняка сравнялось пятнадцать, а может и все шестнадцать. Он был умыт и аккуратно причесан, и даже одет с некоторой претензией на шик. Хотя если присмотреться, шик весьма потертый и с чужого плеча.
Мистрис благосклонно кивнула. Мальчишка тут же отступил в тень, так что видны были только его блестящие глаза, внимательно наблюдающие за троицей.
— Ладно, поднимайтесь… — мистрис повернула бокал так, чтобы не оцарапаться о надбитый край, и сделала глоток, слегка примиривший ее с несовершенством мира.
Крыска с облегчением выпрямилась — ноги уже начали подрагивать, все же день был тяжелым. Рядом со вздохом выпрямились мальчишки.
— Не сметь вздыхать! Неблагодарное отребье! Ваши отцы — бандиты, а ваши матери — шлюхи! Вышвырнули вас в канаву, а мне теперь возись! Я по попечителям езжу, подметки сбиваю, чтобы эти почтенные люди уделили хоть кроху от своих щедрот таким порочным тварям, как вы! Благодаря мне у вас есть крыша над головой, а вам поклониться трудно, мерзавцы? — голос мистрис перешел на визг, она начала подниматься, опираясь подрагивающей рукой на ручку кресла…
— Да они в ногах у вас должны валяться и ботинки целовать! — мальчик выглянул из-за спинки кресла — на губах его цвела очаровательная виноватая улыбка. — Но они же уличные, мистрис, вот и не умеют. Но в душе-то понимают! И даже ценят! В меру своего жалкого разумения, конечно…
Низко склонившая голову Крыска метнула на него угрюмый взгляд.
— Вот разве что — в меру… — простонала мистрис Гонория, прижимая пальцы ко лбу.
— Умоляю, вам вредно волноваться! Позвольте я еще налью. — мальчишка подсунул на резную спинку кресла подушку и приглашающе качнул бутылью.
— Только ты, Мартин, и даешь мне надежду! Ведь какой был злобный волчонок, но немного воспитания… и вот! Ты ж моя гордость! — мистрис двумя пальцами потянула его за щеку, растягивая улыбку мальчишки в жутковатую гримасу. И уже другим тоном отрывисто бросила. — Показывайте, что принесли! Надеюсь, хоть сегодня вы меня не разочаруете.
— Да, мистрис Гонория…
Перед мистрис были торопливо выложены хлеб, сыр и пакет с колбасками.
— И вот… — Крыска достала из-за пояса юбки сентаво и протянула на замурзанной ладошке.
Мистрис посмотрела на одиноко поблескивающую монетку как на волосатого паука.
— Ииии? — вопросительно протянула она.
— Еще вот. — Пыря с явным сожалением вытащил из кармана завернутый в тряпицу кусок масла.
В комнате воцарилось молчание. Сперва оно было просто молчанием. Потом стало леденящим и наконец откровенно жутким.
— И все? — наконец почти шепотом спросила мистрис Гонория. — Вы протаскались целый день и все, что сумели принести — жалкий горшок и одну монетку? — она больно и хлестко ударила Крыску по руке.
Вылетевший сентаво блеснул в свете очага и упал на ковер. Мистрис вскочила, наступив на него носком нарядной туфельки.
— Трактирщик, мистрис… Он не заплатил…
Рука мистрис быстро, как кошка лапой, приложилась к щеке Крыски. Девчонка схватилась за лицо — на щеке алел отпечаток пятерни.
— Как? — вопль мистрис был таким высоким и пронзительным, что засвербело в ушах. — Как можно быть такими… бесстыдными? Есть, пить, одеваться, жечь дрова, а самим даже пальцем не шевельнуть? Только и мечтаете целый день жрать да дрыхнуть, а мне за вас отдуваться? Не заплатили тебе? Бездельница, вот и не заплатили! Неисправимы, неисправимы… Все вы неисправимы, ведь пороки — это единственное наследие ваших порочных родителей! Но никто не упрекнет меня, что я хотя бы не попыталась! Мартин! Коробку!
— Мистрис Гонория… не надо… мы будем стараться… честное слово… — тоскливо протянул Пыря.
— У отбросов вроде вас нет чести! Но я научу вас хотя бы послушанию! — она откинула крышку поданной Мартином коробки. Внутри, аккуратно свернутый, лежал хлыст. Мистрис почти нежно погладила сыромятный ремень с узелками… и протянула хлыст Мартину, как королева вручает меч своему верному рыцарю.
— По пять ударов каждому за безделье! Крыске с Пырей еще по пять за пререкания со своей благодетельницей.
— Мистрис милосердна, я бы сам дал еще по десятку. Им в вашем присутствии даже глаз поднимать не положено.
— А еще отбросам не положено обсуждать мои решения! Много воли взял, мальчишка? Тоже кнута
