class="p1">Джесс купил мне кофе с густой пенкой. Для него это не латтэ и не какой-нибудь капучино, а чай — даже так «тщай». Чаем он называет все напитки, кроме алкогольных. Он не пьёт алкоголь.
У Джесса продолговатые глаза. Их взгляд врезается в память. Забыть его невозможно.
— Джесс, у тебя всегда печальные глаза, — мне перестаёт хотеться спать — в ночи есть поворотный момент, когда о сне больше не думаешь — где-то после трех часов.
— Мне все говорят, что у меня грустные глаза. Больше не буду смотреть на людей, — он надевает на себя мой рюкзак (как он ему идёт).
— Нет, у тебя … красивый взгляд, просто очень печальный.
— Красивый взгляд, — Джесс улыбается, а затем начинает тихонько смеяться. — Я больше не думаю о прошлом, я перелистнул страницу, иду дальше. Многие люди жалуются, но… — он оживляется: — мы сидим здесь, пьем этот тщай, а кого-то уже нет на свете. Пока жив, надо радоваться, надо танцоват. Вот папуасы — у них ничего нет, — он посмотрел на свой телефон, — а они танцуют, поют… — экран сверкнул: такси приедет через 20 минут.
— Африка не такая, как о ней говорят здесь! Она — прекрасная, — Джесс запрокидывает голову: сейчас в его стране — сезон дождей. Дождь льёт не как здесь, а целой стеной. Некоторые деревья цветут прямо сейчас. И не надо думать, что в его стране опасно! В городе, где он родился, есть река. Там уже давно не плавают крокодилы: они боятся людей, также как «антилопы всякие».
В тот год мы часто виделись с Дежссом.
Ветер пронизывает всё естество. Прижимаю телефон к уху: холодный экран обжигает мочку. Трещина на экране кажется невыносимо острой. От порыва ветра снег взвивается, как кобра. За пеленой снежинок появляется тёмная фигура.
— Пойдём, — он говорит слегка в нос, выделяя гласные.
— Ты… ббббез шапки… тебе не… хххолодно? — кажется, ветер переломит меня.
— Мне теплё. Я так бегаю каждый день, — его руки без перчаток, на руках — белые трещины.
В комнате и мне становится «теплё». На столе — ноутбук, увесистые чёрные чётки. Их совершенно не смущает, что по соседству — красная рэперская кепка с желтой цепочкой, а рядом… плюшевый мишка — вылитый Джесс.
— У меня таких мишки два било — сосед забрал себе, — Джесс приносит мне кружку чая, из которой идет дым.
Мы едим фасоль. Пластиковая тарелка еле выдерживает. Мы поочередно зачерпываем горячую еду. Остро, хотя он уверяет, что положил не все специи. О войне в Конго Джесс говорит по-французски.
Он помнит, как его мама стояла на коленях и молилась. Ему — лет пять, может больше. Есть ещё дети. Взрыв. Ещё взрыв. Потом они бегут по лесу, прячутся. Джесс ненавидит оружие.
Мы как-то проходили с ним мимо тира в торговом центре. К нам пристал мужчина. Увидев темнокожего парня, он посчитал, что просто обязан подвести его к тиру. Незнакомец стал тыкать в Джесса оружием, рассказывая про модели автоматов. Потом сообщил, что недалеко от нашего города — такой большой музей — там как раз можно всё это найти!
Любитель оружия оставил нас в покое, только, когда начался фильм: прямо за тиром — кинотеатр. Я видела, как изменилось лицо Джесса при виде пусть игрушечного, но автомата, такого похожего на настоящий.
Джесс любил повторять: он не циклится на прошлом, он перелистнул страницу. Теперь всё хорошо: он, учится в университете и работает на заводе по соглашению с факультетом. По утрам — бегает. В любую погоду.
— Сегодня ты у меня в гостях, значит, я должен тебе что-то подарить, — он ныряет в шкаф, извлекая оттуда медаль, — первое место по футболу. Я вчера получил, — он рассказывает про студенческий матч. Мне неловко забирать его медаль. Но он вешает её мне на шею.
— И это тебе, — Джесс довольно ловко вырывает из тетрадки лист бумаги, затем складывает его в кораблик, — Ты мечтаешь поехат в другие страны. Вот возьми, — он протягивает мне бумажный кораблик — символ моих будущих путешествий:
— Ты когда-нибудь обязательно пойдешь в Африку! Там красиво, — его глаза становятся чуть менее печальными.
А мне кажется, что комната наполняется душистыми ароматами цветов, которые никогда не распускались в нашем городе. И есть ощущение, что в окно видно не многоэтажки, а голубоватую линию джунглей, в которых прячутся антилопы.
Когда редакция, посылавшая меня в другие города, закрылась, я снова оказалась без работы. На улицах ещё висели гирлянды. Искать работу, когда все отдыхают, оказалось бесполезной затеей. К тому же я готовилась снова поступать в магистратуру — на этот раз на факультет журналистики. С этого факультета не выгонят за подработки!
***
Мы сидим в темноте: свеча горит слабо. Кот взбирается на стол и, не боясь огня, сует мордочку в пламя.
— Рыжик! Да что ж такое: совсем не боится огня! Усики подожжёт! — мама осторожно встаёт, стараясь не налететь на какой-нибудь предмет и хватает кота. Кот всё равно идёт к огню — там тепло.
В магистратуру я поступила — теперь на свой журфак. Но, готовясь, я упустила кое-что. Вся моя работа давала мало заработка. Когда мамины ученики из языкового центра ушли на летние каникулы, нам отключили свет. Сентябрь выдался холодным. В доме от свечей — теплее, особенно, если к тебе прижимаются кот и собака.
Нас выручил Марсель из волонтёрского центра: он порекомендовал меня в центр адаптации. Я устроилась туда на работу в конце августа. Теперь я училась и работала в университете! Правда, если бы я узнала, почему уволили предыдущую сотрудницу, вряд ли пришла бы на её место с таким рвением.
Часть вторая
Китайский штурм
Коридор университета перед кабинетом центра адаптации — битком забит студентами. Переступаю через кого-то: многие остались здесь с ночи. Девушка, через которую мне пришлось чуть ли не переступить, ещё спала. Другая уже проснулась и заботливо прикрывала её курточкой. Большая часть просыпалась.
Отчётливо ощущался запах зубной пасты. Коридор оживал: звуки становились всё громче. Темноволосый юноша пытался прогнать группу китайцев. Он старательно выговаривал на английском: он здесь с четырёх утра! Вот его рюкзак и чемодан. Он просто ушёл в мужскую комнату — чистить зубы. В доказательство он потряс перед ними зубной щёткой. Но китайцы лишь улыбались, давая понять, что теперь ему надо пропустить их всех.
Откуда-то раздалась мягкая испанская речь. Затем — резкие выкрики на незнаком языке — видимо, на арабском. Наконец, послышался французский с неестественными для этого языка звуками.
Перешагивая через чьи-то сумки, начальник открыл кабинет не сразу.
