ударом ракеты.
Вероятно, Раппиньер был бы убит, если бы господь не послал ему храброго защитника в лице нашего храброго комедианта. Эта услуга тронула его каменное сердце, и, чтобы не позволить бедным остаткам разбредшейся труппы остановиться в гостинице, он повел их к себе, где возница сложил комедийное барахло и отправился в свою деревню.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
в которой продолжается рассказ о господине Раппиньере и о том, что произошло ночью у него в доме
Госпожа Раппиньер[49] встретила гостей множеством комплиментов, так как была светской женщиной и старалась быть как можно более обходительной. Она не была дурна собою, но так худа и суха, что ни разу не могла снять пальцами нагара со свечи, чтобы не обжечь их. Я мог бы рассказать о ней сотню необычайных вещей, но боюсь, как бы это не было слишком длинно.
Очень скоро обе дамы так подружились, что называли одна другую «дорогая моя» и «душа моя». Раппиньер, который в хвастовстве не уступал городскому цирюльнику,[50] сказал, входя, чтобы слуги шли на кухню и готовили скорее ужин. Однако это было чистым бахвальством: кроме старого слуги, который и лошадей чистил, в дому были только девушка-служанка да хромая старуха, злая, как собака. Его тщеславие было, однако, наказано большим конфузом. Он ел обычно в трактире на счет глупцов, а его жена и его прислуга принуждены были ограничиваться кислыми щами, по местному обычаю. Желая похвастаться перед гостями и угостить их, он хотел незаметно за своей спиной передать несколько монет слуге, чтобы тот принес чего-нибудь поужинать; но, по вине ли слуги или господина, деньги упали на стул, на котором он сидел, а со стула на пол. Раппиньер побагровел, жена покраснела, слуга клялся, Каверн улыбнулась, Ранкюн, видимо, не заметил, а что касается Дестена, я хорошо не знаю, какое впечатление это произвело на него. Деньги были подобраны, и в ожидании ужина, начали разговор. Раппиньер спросил Дестена, почему он безобразит лицо пластырем. Тот ему ответил, что этому есть причина и что, будучи принужден по одному случаю перерядиться, он старался скрыть от своих недругов и лицо.
Наконец, плохой ли, хороший, ужин был подан. Раппиньер пил так, что напился допьяна; Ранкюн тоже перехватил лишнего; Дестен ел умеренно, как человек, знающий приличия; Каверн — как голодная комедиантка, а госпожа Раппиньер — как женщина, пользующаяся случаем, иначе говоря; как в трубу. В то время когда слуги ели и стелили постели, Раппиньер засыпал гостей множеством хвастливых россказней. Дестен лег один в небольшой комнатушке, Каверн — с горничной в чуланчике, а Ранкюн со слугой — не знаю где.
Всем хотелось спать: одним от усталости, другим от слишком плотного ужина; однако спали они недолго: ведь справедливо, что ничто не постоянно в этом мире. Только что заснули, как госпоже Раппиньер захотелось туда, куда и короли ходят пешком. Вскоре проснулся и ее супруг, и хотя он еще был порядком пьян, все же почувствовал, что лежит один. Он позвал, но ему никто не отвечал. Заподозрить, рассердиться и вскочить в бешенстве с постели ничего не стоило. Выходя из комнаты, он услыхал перед собою шаги; следуя некоторое время за шорохом, он посреди коридорчика, который вел в комнату Дестена, очутился так близко от того, за кем шел, что боялся наступить ему на пятки. Он думал, что набросится на жену и схватит ее, и закричал: «А! шлюха!» Однако руки его не схватили ничего, но ноги зацепились за что-то, и он ткнулся носом в землю и почувствовал, что что-то острое укололо его в живот. Он закричал так страшно, как будто его резали, но не выпустил из рук жены, которой, он думал, вцепился в волосы и которая билась под ним. Эти крики, проклятия и ругательства взбудоражили весь дом, и все сразу бросились ему на помощь: служанка со свечой, Ранкюн и слуга в грязных рубахах, Каверн в дрянной юбчонке, Дестен со шпагой в руке; госпожа Раппиньер прибежала последней и была страшно удивлена, как и другие, увидев, что ее муж как бешеный дерется с козой, кормившей в доме щенят суки, которая издохла во время родов. Никто никогда не был так сконфужен, как Раппиньер. Жена его, догадавшись, что у него было на уме, спросила, не сошел ли он с ума. Тот, не зная, что отвечать, сказал, что принял козу за вора. Дестен понял, что это значило. Каждый вернулся в свою постель и думал о приключении как хотел, а коза была заперта со щенятами.
Спектакль «Ирод и Марианна»
ГЛАВА ПЯТАЯ,
которая не содержит ничего особенного
Комедиант Ранкюн — один из главных героев нашего романа; но он не один герой этой книги: раз нет ничего совершеннее героя книги,[51] то полдюжины героев, хотя бы и мнимые, сделают мне более чести, нежели один, о котором, к счастью или несчастью, можно все-таки рассказать меньше. Ранкюн был одним из тех нелюдимов, которые ненавидят весь мир и не любят даже самих себя; и я слышал от многих, что его никогда не видели смеющимся. Он был довольно остроумен и довольно хорошо сочинял насмешливые стихи;[52] в остальном он мало походил на честного человека и был зол, как старая обезьяна, и завистлив, как собака. Он находил пороки во всех своих товарищах по ремеслу: Беллероз был слишком деланным, Мондори — грубым, Флоридор — слишком холодным,[53] подобное и другие; и я думаю, этим он легко позволял заключать, что только он один — единственный комедиант без недостатков, а между тем его терпели в труппе только потому, что он состарился на этом ремесле. В то время когда еще подвизались в пьесах Гарди,[54] он играл фальцетом и в маске роли кормилиц;[55] а когда комедии стали совершенствоваться, он стал надзирателем за привратниками и начал исполнять роли наперсников, послов и свидетелей и должен был сопровождать короля, схватить или умертвить кого или дать сражение; он пел отвратительным тенором в трио и пудрился мукою в фарсах.[56] На этих прекрасных талантах основывалось его нестерпимое самомнение, которое соединялось с непрестанными насмешками, неисчерпаемым злословием и сварливым нравом, какой, однако, поддерживался некоторой отвагой. Все это делало его страшным для товарищей, и только с Дестеном он был кроток, как ягненок, и держал себя благоразумно, насколько позволял его характер. Говаривали,
